Джулиану в его палатке. Я знаю, что он ожидал этого от меня после того, что мы с ним вместе пережили под землей – и похищение, и тот поцелуй. В конце концов, это я привела его сюда. Я спасла его и притащила за собой в новую жизнь, жизнь свободы и чувств. Ничто не препятствовало мне спать рядом с ним. Исцеленные – зомби – сказали бы, что мы уже инфицированы. Мы уже валяемся в своей мерзости, словно свиньи в грязи.
Кто знает? Может, они и правы. Может, чувства действительно сводят нас с ума. Может, любовь и вправду болезнь, и без нее нам было бы лучше.
Но мы выбрали иной путь. В конце концов, в этом и состоит смысл побега от исцеления – в свободе выбора.
Мы даже способны сделать неправильный выбор.
Мне никак не удается снова заснуть. Воздуха не хватает. Я выбираюсь из-под мешанины спальников и одеял и выкарабкиваюсь из-под полога палатки в темноту. Позади Дэни ворочается во сне и бормочет что-то неразборчивое.
Ночь холодная. Небо чистое, без единого облачка. Луна кажется больше обычного и заливает все серебристым сиянием, словно снегом припорашивает. Я стою минутку, наслаждаясь тишиной и спокойствием и любуясь посеребренными луной пиками палаток, низко опущенными ветвями с набухающими почками. Изредка где-то вдалеке ухает сова.
В одной из палаток спит Джулиан.
А в другой – Алекс.
Я двигаюсь прочь от палаток. Иду я к лощине, мимо потухшего костра – от него остались лишь обгоревшие куски древесины и несколько тлеющих углей. В воздухе до сих пор еле уловимо пахнет обожженными консервными банками и фасолью.
Я сама толком не знаю, куда иду. Уходить от лагеря глупо – Рэйвен тысячу раз предупреждала меня об этом. Ночью Дикие земли принадлежат животным. А еще ночью легче легкого заблудиться посреди леса. Но меня словно подзуживает что-то изнутри, и ночь такая светлая, ориентироваться нетрудно.
Я спрыгиваю в высохшее русло ручья, покрытое слоем камней и листьев и кое-где – останками прежней жизни: зазубренный металл банки из-под содовой, пластиковый пакет, детский ботинок. Я прохожу несколько сотен футов на юг, а потом дорогу мне преграждает огромный упавший дуб. Лежащий поперек ствол его настолько широк, что доходит мне до груди. Переплетение могучих корней возносится к небу, словно темные струи какого-то фонтана-шутихи.
Тут сзади раздается шорох. Я стремительно оборачиваюсь. Тень шевелится, обретая объем, и на миг у меня останавливается сердце: я беззащитна, без оружия, мне нечем обороняться от голодного зверя. Потом тень выходит на открытое место и оказывается парнем.
В темноте не видно, что его волосы – цвета осенней листвы, золотисто-каштановые с отблеском рыжины.
– А, это ты, – говорит Алекс. Это его первые слова, обращенные ко мне за четыре дня.
Я хочу сказать ему тысячу вещей.
Пожалуйста, пойми. Пожалуйста, прости меня.
Я каждый день молилась, чтобы ты был жив, пока не стало слишком больно надеяться.
Не надо меня ненавидеть.
