style="font-size:15px;"> – Уехал тогда на фронт, – продолжал Алексанко. – Словно в воду канул. Через два месяца похоронную получили и письмо от полковника. Полковник писал, что наш сын погиб на его глазах, но похоронить с почестями не удалось. Немцы заняли территорию, и им пришлось отступить. Мы со старухой оплакали его. Тогда почти в каждую семью письмоносец приносила похоронные. Горе было в каждом доме.
Через два месяца после похоронной получаем от сына открытку с несколькими словами: «Жив-здоров, обо мне не беспокойтесь. Все хорошо». Старуха зажгла свечи перед образами, долго молилась, пока не прошептала все молитвы. Хорошо, что она не больше одного куплета в каждой молитве знает, а то хватило бы ей на день. Она говорила: «Наш Устин воскрес». Я ей говорю: «Он же не Иисус Христос. Вдолбила себе в голову «воскрес». Ну, думаю, хорошо, что ненароком его в отпуск не пустили. Отправил бы он нас тогда в психлечебницу, а то и на тот свет. Мы же его покойником считали.
Получили от него еще два письма и опять ни слуху ни духу. Я поехал в военкомат, а там мне вручили другую похоронную. Сам военком пригласил меня в кабинет. Назвал меня по имени и отчеству, сказал: «Ваш сын, капитан, пал смертью храбрых. Мы, его земляки, гордимся его мужеством и подвигами». Я подумал: «Вот если бы ты пал смертью храбрых, я гордился бы, а сына жаль». Вместо гордости долго мы со старухой оплакивали его. Я ходил в город в церковь, отслужил по нему три панихиды. Больше не ждал, что воскреснет.
Через полгода от него снова такая же открыточка. Снова пишет: «Жив-здоров, все хорошо». Вот тут уже меня зло взяло. Думаю: «Какой ты каналья, над стариками издеваешься. Вот я напишу тебе такое письмо». А писать было некуда. На открытке обратного адреса не было. Старуха снова помолилась Богу и сказала: «Воскрес из мертвых».
Через два месяца стали регулярно два раза в месяц получать от него письма. Дождались, пришел домой в старой полугнилой шинели, побелевшей от времени гимнастерке и брюках, да и подпоясан был брезентовым ремнем. Погоны не надевал, неудобно. Он ведь вернулся, только подумать, старшиной.
– Ты его спрашивал, как это произошло? – спросила Лида.
– Много раз заводил разговоры на эту тему. Смеется, говорит: «А тебе не все равно. На войне всякое бывает, сегодня генерал, а завтра рядовой». Ему-то все равно, а мне как. Ты, Лида, говорят, замуж выходишь, – в заключение сказал Алексанко. – Он тебя письмами сватает.
Лицо Лиды покраснело, вместо ответа она громко сказала:
– Пошли, бабы, еще разик пройдем и домой пойдем.
Погода для сенокоса стояла прекрасная. На летнем голубом небе не было ни одного облака. Работа спорилась. За две недели установленный колхозом план на заготовку сена перевыполнили в два раза. Озимые и яровые обещали быть хорошими. Народ удивлялся стойкости земли. Больше десяти лет не видала удобрений. Старухи говорили, что бедная земля отдает последние соки.
Рожь наливалась, а влаги в почве было недостаточно, дождя давно не было. Старухи молились
