что же ты думаешь? На одной странице я плакала от нахлынувших чувств. А на другой странице прабабка пишет, что она пораскинула мозгами и легла под какого-то палача только потому, что у него была жилплощадь и водилась еда. И всё это искренне, холодно, с такой, знаешь, житейской, бабьей мудростью. Потом бабка пишет, что ела на завтрак, как радовалась мясу, какую одежду прикупила, как после первых родов делала аборты, потому что муж не хотел больше детей, в отличие от секса. Как ей дали квартиру, как она похоронила мужа, кого звала на поминки, а кого нет, и что готовила на поминки, и за какую цену покупала продукты, и сетовала, что больше не принято подавать блюда по чинам, как в пушкинские времена. Я спросила у мамы: «Как так можно жить?». А мама ответила, что только так и можно жить. И ещё мама сказала: «Иногда нужно проявлять житейскую смекалку. Если надо, стиснуть зубы и переступить через себя. Жизнь испачкает тебя, как ни берегись, как ни старайся быть совестливой, высоконравственной и высокодуховной. Бахвалиться белым пальто могут только те, у кого папа министр и муж олигарх, а остальным надо иметь ясный ум и холодную голову». «У тебя, у всех вас холодные сердца!», – крикнула тогда я. «Разумные», – со значением сказала мама. «Холодные» и «разумные» для неё – синонимы. И мне стало тоскливо. Все такие холодные, разумные, правильные, гордятся своей житейской мудростью, умением наехать и прогнуться, что захотелось мне окунуться в мир людей с горячей кровью, которые всё сделают ради любви. Тогда шёл итальянский сериал, который очень любили мама и бабушка. Жизнь у них была скучная, правильная, а на экране – страсти кипят, кровь льётся, ошибка идёт за ошибкой, и всё во имя любви. Тогда-то у меня и зародилась идея «Марино», но воплотилась она гораздо позже. Знаешь, чего я боялась, когда ехала сюда?
– Чего?
– Что Люси назовёт меня автором одного романа.
– У тебя были и другие романы.
– Но они не имели такого успеха, как «Марино», – произнесла Мила и замолчала.
Сана подождала, пока мама заговорит. Мила угрюмо молчала. Сана пошла спать.
– Асанардаль.
Сана помрачнела. Мама назвала её полным именем. Значит, сердится.
Сана развернулась с опаской человека, услышавшего за спиной рык бульдога. Мама сидела с лицом великомученицы и сверлила Сану ядовитым взглядом.
– Асанардаль. Люси сказала мне, что, если ты будешь держать себя, как рак в панцире, тебя никто не возьмёт замуж. К тебе попросту побоятся подойти, – сказала Мила и выжидающе уставилась на дочь.
– Люси сказала тебе, что меня никто не возьмёт замуж, если я буду держать себя, как рак в панцире. Зачем ты мне это говоришь?
– Я думала, ты меня успокоишь. Асанардаль, в кои-то веки попытайся подумать не только о себе, но и о мамочке, – со слезами в голосе произнесла Мила, – думаешь, мне приятно быть матерью старой девы, которая не востребована у мужчин?
– Удочери проститутку, – резко сказала Сана, с холодной вежливостью пожелала спокойной ночи и ушла спать.
И чудилось ей, что под её окном крадётся
