дорожке и с наслаждением вдыхал густой, настоянный на яблоневом цвету воздух. За поворотом им открылся мрачный трехэтажный особняк, стилизованный под средневековый замок, с бойницами в башенках и узкими зарешеченными окошками по периметру. Арташов озадаченно присвистнул. – А, тоже обратили внимание! – заметил Горевой. – Вот так-то прежде строили. Крепость. Говорят, огонь корпусной артиллерии может выдержать.
– Может, проверим? – свирепо предложил Арташов. Горевой, искавший расположения советского офицера, хихикнул. – Уверен, что традиции русской армии остались неизменны, и огонь по мирным жителям открывать не станете, – с важностью изрек он. – Позвольте-с я приготовлю директора пансионата к визиту. Бочком протиснулся мимо Арташова и пружинистым, не по возрасту шагом заспешил к парадному крыльцу.
– Мутный дедок, – засомневался Сашка.
Арташов заметил за портьерой одного из окон старческое женское личико, сморщенное, будто сушеная груша, но с живыми, поблескивающими от любопытства глазками. Волосы у старушки были уложены какими-то буклями, какие Арташову доводилось видеть разве что в костюмных пьесах.
Заметил подглядывающую старуху и Сашка.
– Может, приют для престарелых, – расстроился он.
Сашка вообще легко переходил от надежды к унынию. Но еще легче от уныния к надежде.
– Не, непременно молодухи есть, – успокоил он себя. – У меня сердце – вещун.
Двустворчатая дубовая дверь распахнулась от резкого толчка изнутри. На пороге возник успевший обернуться Горевой:
– Пожалуйте, вас ждут. Зал приема сразу за прихожей.
Он отодвинулся, пропуская гостей. Арташов вошел в затемнённую прихожую, на стенах которой угадывались картины в тяжелых золоченых рамах. – Светомаскировка. Не успели расшторить, – коротко пояснил Горевой. – Зато зал уже приведен в порядок. Обогнав капитана, он откинул перед ним плотную, плюшевую портьеру, разделявшую комнаты. В глаза им брызнуло солнце. После мрачной прихожей полукруглая, застекленная зала оказалась залита теплым светом.
Арташов с усилием размежил заслезившиеся глаза.
При его появлении из глубоких кожаных кресел поднялись две пожилые женщины, в одной из которых легко узнавалась та, что подглядывала из окна. Выражение любопытства и теперь не сошло с ее шустрых, беспокойных черт. Взгляд постреливал лукавством так, словно она все еще ощущала себя семнадцатилетней гимназисткой.
Но главной здесь была не она. На полметра впереди, высоко вскинув голову, застыла сухопарая дама с гладко зачесанными волосами и настороженным выражением удлиненного лица. Она, правда, пыталась изобразить добросердечность. Однако прикушенная нижняя губа свидетельствовала, что показная приветливость дается ей с трудом.
Брезгливым взглядом скользнула она по Сашке, вскинула бровь в сторону Горевого, выражая ему неудовольствие появлением нижнего чина, и наконец соизволила обратить внимание
