уликой, спалиться на нём было проще простого. Страшнее, чем попасться ментам, было попасться Слону. Но и не брать он не мог. Кто потом поверит в уголовную версию ограбления? Из двух зол, как говорится… и Мишаня выгреб его из ящика в специально приготовленную сумочку. Он чувствовал, что это ещё далеко не всё, но дальше искать не стал, он даже рад был, что не нашёл тех «музейных» вещиц, о которых говорил Георгий. Он подумал, что и так уже достаточно, если приплюсовать это к тому, что ему будут должны за «работу». Вовик с расширенными от ужаса глазами и открытым от недоумения ртом наблюдал за его действиями. «Так это что же получается, я участвую в квартирной краже? Мы в чью-то квартиру залезли и воруем у людей? Ну он же мне ничего про это не говорил, сказал только, что будем у человека забирать то, что он должен, а тут – в чужую квартиру…» – вихрем пронеслось у него в голове. Хриплым от волнения голосом, запинаясь и путаясь в словах, он спросил:
– Миша, ты не говорил, что мы в квартиру будем залазить, только что деньги у него в подъезде заберём…
– Ты, Вовка, внимательней должен быть, ты что, не видел, как я у него ключи из кармана вытащил? Хата эта его. Видишь – мы ничего тут не трогаем, а берём только бабки заныканные. Делаем всё, как договорились, я тебя под статью не подведу, не боись… Он, когда очухается, в ментовку заявлять не побежит – там у него спросят, где он столько денег взял, – поэтому всё тихо будет…
Тут Мишаня достал из кармана кастет и передал Вовику:
– Давай, Вовка, всади ему по рёбрам, пусть запомнит, как долги не отдавать.
Селиванов вертел в руках эту диковинную штуку, с интересом рассматривая её со всех сторон. Настоящих кастетов ему ещё видеть не приходилось. Те грубые свинчатки, которые пацаны лили дома, не в счёт. Это же было что-то ДРУГОЕ, похожее только формой и назначением, красивое той опасной смертельной красотой, функциональностью и элегантной однозначностью, какой может обладать только оружие. Он был искусно вырезан из прозрачного плексиглаза, достаточно лёгким, прекрасно ложился в ладонь, ощетинившись точёными пирамидальными нашлёпками на кольцах и хищными выступами по сторонам. На руке кастет был почти не заметен, и казалось, что он отлит из затвердевших горьких слёз своих бывших и будущих жертв. Такую красоту даже жалко было пускать в дело. Вовик одел его на руку и размахнулся, чтобы ударить лежащего без движения Слона. В высшей точке замаха он вдруг почувствовал, что не может это сделать, не может ударить бесчувственного, не представляющего никакой опасности человека. Вовик медленно опустил руку, как бы удивляясь самому себе, пытаясь понять свои ощущения, пытаясь разобраться в своих мыслях. Такое с ним было в первый раз, но и бить кого-то, кто не может ответить, ему тоже ещё в жизни не приходилось. Он попытался ещё раз, но опять ничего не получилось, и он окончательно понял, что не может это сделать. Мишаня зло посмотрел на него и, ничего не сказав, оттолкнул в сторону,
