дуба врезала, в камере. Тихо умерла, должно быть, от огорчения. Такое у меня классовое понимание.
– А почему, Матафонов, труп отправили в морг? Обычно ведь мы сами хороним, по ночам.
– Расстрелянных закапываем, арестованных по ордеру. А бабка была не заарестованной, а задержанной. К чему нам труп ееный?
– У гражданки Меркульевой есть родственники? С кем она жила?
– Со стариком жила. И внучка у них – торговка базарная. Старик-то красный партизан, из отряда Каширина, без подозрениев с орденом. Потому и обыск не сделали у них, Аркадий Ваныч.
– В докладной осведомителя Шмеля говорится, будто у знахарки не так давно были Завенягин и Ломинадзе. Может, это сплетни, оговор, выдумки?
– Не наговор энто, Аркадий Ваныч. Показаниями подтвердилось. На черной легковушке они приезжали, самогон употребляли, груздочки, рыбу жареную, пельмени. Пели песни царских прислужников – казаков. Пили они с дедом и бабкой. Старуха вот помре.
– А вскрытие патологоанатом производил? Как ты думаешь, Матафонов?
– Все честь по чести, Аркадий Ваныч. Брюхо старухе вспороли, мозги выковыряли.
– А что говорит сторож морга?
– Што говорит? Энто и пересказать в неудобности, Аркадий Ваныч. Сторож самогон употреблял в малосознательности. Сидел, значится, посеред покойников, пил и кушал в некультурности ливерную колбасу. А мертвая старуха встала и ушла без полного позволения докторов.
Порошин улыбался, наслаждаясь речью сержанта. Вот она, кондовая Россия, темная, искренняя, простодушная, косноязычная – до прелести. И не удержался, спросил:
– А почему, Матафонов, ты полагаешь, что сторож ел ливерную колбасу в некультурности?
– Так ить как же? При мертвяках кушать колбасу некультурно.
– А как фамилия беглеца из колонии? И где он сейчас? Я ведь после командировки, еще не вошел в курс дел…
Матафонов набычился недовольно, но ответил:
– Бежавшего из колонии мы взяли на станции Буранной. В пустом вагоне из-под угля. Заключенный был осужден недавно, по статье 58. Подлинная его фамилия неизвестна. Сидел он по тюрьмам и раньше. У нас по приговору прошел как Илья Ильич Бродягин. По кличке – Трубочист. Вчера я возвернул его под конвоем в колонию. И наподдавал ему для уважительности к НКВД.
Порошин встал из-за стола, одернул полу своей кожаной куртки, подошел к окну. Над горой Магнитной пролетала черная воронья стая. На ржавом ступенчатом срезе рудника виднелся маленький, почти игрушечный экскаватор. А слева коптили округу мартены, доменные печи, коксохим с ядовито-зелеными дымами. И не было никакой связи между вороньей стаей, вишняком на склоне горы, экскаватором и домнами. Фрагменты какого-то распада и абсурда. А за спиной сопел конопатый, мордасто-курносый богатырь. Мускулы и меч победившего пролетариата. Занесенного случайным ветром москвича он скорее всего недолюбливает. Боится вопросов о старухе, труп которой пропал из морга. А почему? Никто ведь не стремится
