достал из кармана телефон, на экране коего прочел следующие строки: «Щукин куда-то делся. В РОВД его до сих пор нет».
В этот миг пальцы нащупали «собачку» я распахнул дверь, а столоначальник, окончательно придя в себя, нашарил тапочки, облачился в них, и грозно поинтересовавшись: «Ты куда?», метнулся за мной.
Пальцы Щукина хватанули воздух в сантиметре от филенки – я успел вырваться в предбанник и, оглянувшись, посыпался по лестнице сломя голову, понимая, что со столоначальником случилось действительно что-то из ряда вон выходящее, раз он вместо того, чтобы предстать перед комиссией в форме, торчал дома и в душе. Но самое главное, это неладное все усиливалось, по мере того, как я бежал по ступеням, в несколько шагов одолевая пролеты и все крепче прижимая папку к груди. Неладное это, происходившее с Щукиным, именовалось давно позабытым и только ныне проснувшимся милицейским долгом, причем силы преизрядной – повинуясь ему, Щукин в одних трусах и тапках рванул вслед за мной, позабыв обо всем, вплоть до того, какое воздействие он окажет на любого встречного. Эхо шлепков его ног по бетонным ступеням отдавалось с удесятеренной силой, заставляя меня ускоряться из последних сил.
Когда я достиг холла, в мозгу сверкнула спасительная мысль о черном ходе – и я бросился к второму выходу из здания. Спрыгнув с четырех ступенек входной лестницы, я увидел «десятку» Щукина, которую в данных обстоятельствах уж ни с чем не мог перепутать – она, будто нарочно, загородила мне проход. Пока, путаясь в кустах волчьей ягоды, я огибал злосчастный автомобиль, несуразная мысль, одна из тех, что всегда невовремя посещают мой разум, подсказала: столоначальник решил перед встречей с высокой комиссией последние грехи с себя смыть, вот и вернулся словно вор с черного хода.
А в это время владелец припаркованного на дорожке автомобиля, влекомый крепнущим чувством долга, уже выскакивал из дому, торопливо спускаясь по лесенке. И обогнув свою машину, бросился следом через пустовавшую на время обеденного перерыва детскую площадку.
Я прибавил скорость, пролетел вихрем мимо качелей-каруселей, нырнул в арку соседнего дома и устремился к переулку Морриса Коэна, рассчитывая, что Щукин выдохнется и отстанет. В том, что он не попрется в одних трусах и тапках в погоне за мной средь людских масс, как-то уже не верилось.
Однако, он так же, как и я, только прибавлял, метр за метром сокращая разделявшее нас расстояние. Чувство долга, подхлестывающее его ежеминутно, гнало вперед, мы проскочили переулок, и снова запетляли между домов, пробираясь дальше. Я пытался сбросить Щукина с хвоста, но он упорно не желал этого делать, словно чуя, куда сверну я в следующий раз, неуступчиво выбирал то же самое направление.
Так мы оказались в переулке Леонтины Коэн. Я бежал исключительно на морально-волевых качествах, не дававших позориться перед беспорточным милиционером. Выдыхаясь, я устремился сквозь
