годков уже. А обликом она вельми болезна – глазища в пол-лица, тоща, длинна, бледна. Ножки длинные, тоненькие, того и гляди переломятся, перси малы, в кого такая уродилась – неведомо, мать-то баба справная. Хоть и ледащая, а своя кровиночка, родная, жалко её, без доброго приданого замужто не возьмут. Дача невелика, землица худая, не родит вовсе, одна надёжа на добычу воинскую, а то хоть доспех продавай.
– Трудно в твоей беде подсобить. За такой-то дщерью в отдачу холстом да скатёрками с горшками не откупишься. Тут взаправду серебра жениху отсыпать надобно, а иначе путь один – в монастырь, да и там вклад денежной нужен, – задумался Бакшеев. – Бронь продавать дело глупое, на смотр явишься с худым доспехом против писаного, так и жалованье земельное урежут, совсем пропадёшь.
– Уж не выдавай меня, друже! – попросил страдающий за дочь помещик. – Сам завтрева, поутру, свезу мурзинского сынка на царёв двор, пущай приставы его опишут.
– Давай хоть глянем, из чего сыр-бор, – предложил подобревший ветеран-пограничник. – Может, напраслину на себя возводишь, из простых чабанов добыча твоя.
– Нет, не пастух тот малец, – заверил вяземский боярский сын. – Одет в атлас, да знаки у него на теле, ну и норов горяч, помят, и то, как собака бросается.
Помещик проводил нас на задний двор, где у хлева сидел на железной цепи, вверченной в бревенчатую стену, молодой паренёк в лохмотьях.
– За что ты его так? – поинтересовался Афанасий.
– Да вот, – дворянин показал на кисти руки свежий укус. – Как погрыз, ну, значит, и сиди на цепи, яко пёс.
– Как же ты добыл-то такого норовистого? – не унимался с вопросами рязанец.
– Малого татарчонка я в их обозе взял, телегой тот правил, а того, что с вами, ентого да ещё одного уже попозже, на берегу Оки мы с братаничем прихватили.
– Как же одолелито вдвоем троих?
– Да из воды вылезли сумлевшие, плаватьто токмо вон малец, что с вами, умел, он двоих и тащил еле живых. Видать, подустал малость. К тому же выбрались они без брони да оружья, то ли побросали, то ли с конями на дно ушло. Ну, мыто побыстрому арканы и набросили на двоих, а вашто отрок дёру не стал в кусты давать, попробовал ремённые петли руками порвать али скинуть. Да куды ему, кожа добрая, конём сшибли, да такоже повязали. Мурзёнокто выкобениваться стал, вот я его и поволочил чуток за лошадкой на аркане. Думал – зашиб, но оклемался нехристь. Ещё руку погрыз, когда с него одежонку обдирал, больно атлас хорош, бабам на платки любо будет.
Бакшеев подошел поближе к юнцу, внимательно его осмотрел и сообщил:
– Обознался ты, друже. Эт мурзин слуга – виршеплёт.
– Какой-такой виршеплёт? – удивлённо переспросил вяземский воин.
– Ты татарское наречие разумеешь? – ответил вопросом на вопрос Афанасий сын Петров.
– Словес полста знаю, а более нет, да и не желаю знать, в полон, не дай бог, попадёшь, там хочешь не хочешь, а разучишь.
– Вот ты его, мил человек, и не понял. Он прислужник
