препятствий, отступало, чтобы накинуться каскадом различных сюрпризов, исходивших из каждого уголка непривлекательного для смертных места. Но не серные дожди, чьи разъедающие камни струи, ни потоки чистого огня, ни вихри пыли и грязи, ни толпы безумных зомби, не могут сдержать Мерлона на пути к заветной цели! Цели, которую он не знал, но стремился, ибо так говорили голоса. Ведь они обещали жизнь и дали её. Они обещают власть и ведут к ней! Но чем больше он прислушивался к ним, тем больше оставшейся частичкой сознания убеждался в своём окончательном помешательстве и смерти прежнего себя. Он сыпал в голоса проклятия, и они молчали. Они проклинали его, и он внимал им. Тупая тоска, боль. Где прежний Мерлон? Где беззаботная душа? Разве он хотел власти? Великих богатств?
Это Харон, приятель, здесь всегда тянет размышлять.
«Возможно и так! Какая от этого разница?» – отвечал иной голос.
Молчи, несчастный! Глупец! Что твои пустые размышления? Они принесли тебе жизнь? Нет! Её принесли Мы! И только Мы есть и альфа и омега, и только Мы знаем Истинный путь!
«Путь горя и страданий?»
Путь владычества и Истины!
Путь пропащих душ, – заключал про себя Мерлон, уже в сотый раз вычленяя этот диалог среди гомона тысяч голосов.
Куда он идёт? Точно неизвестно. Куда-то на восток, в самый центр Харона. На восток. через ядовитые туманы и серные дожди. По острой, как бритва, земле, изрубившей в жалкую требуху сапоги Мерлона, которому почему-то было всё равно. Нет гнева. Лишь безутешная тоска, рождавшая отчаяние. Порой ему хотелось забиться куда-нибудь в угол, и зарыдать, как ребёнок, но что-то грозное внутри распыляло огонь, заставляя ярость очнуться и поглотить его! Всё человеческое должно быть смыто!
– Зачем? – завопил как-то Мерлон и повалился на землю, скребя камни и расцарапывая руки в кровь. – Зачем?! – орал он, поднимая окровавленные ладони к грязному небу, чувствуя, как они заживают за доли секунды. – Почему? Почему мне не сказали, какова цена? – срываясь на рыдания, продолжал он кричать.
А помогло бы?
– Нет! Молчи! Молчи! – Мерлон вскочил на ноги, и ему почудилось, что перед ним возник его прообраз с надменно ухмыляющимся лицом. Такой же грязный и оборванный, только с чёрными, как смоль, глазами. – Молчи, поганая тварь!
Неужто? Что же ты сделаешь, а? Вот скажи, Мерлон? Ты бы выбрал смерть там, на Гиперионе, захлёбываясь кровью в агонии? – голос двойника говорил в сознании, но Мерлон рефлекторно закрыл уши.
– Молчи! Молчи! Молчи! – бормотал он, зажмурив глаза.
А ведь тебя предупреждали… Делай выбор обдуманно!
– Вы использовали меня! Вы меня предали!
Ну! Наверное. Ты оказалась в дураках!
Не выдержав, Мерлон дал волю голосовым связкам, хлестнув округу, словно розгой, обезумевшим криком, на ходу из боли рождая гнев, из гнева – всесокрушающий огонь!
Цепи холмов превращались в пыль, равнины обращались в глубокие
