эти десять лет, что тогда?
Она даже застонала от мысли о том, что должен чувствовать сам Сулейман, глядя на своего растущего сына. А на других? Сулейман любит Мехмедика, разумного, симпатичного, вечно улыбчивого, как его мать Хуррем. Что должен чувствовать Сулейман, зная, что ждет этих сыновей?
Хуррем внушает Мехмеду, что тот должен стать помощником брату, не пожалеть ради него своей жизни. Но это сейчас, а дальше? Что будет, когда они столкнутся между собой? И каково отцу понимать, что этого столкновения не избежать? Каково жить, зная, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть с собственным сыном и у сыновей между собой? А каково Хуррем, если она знает, что все ее сыновья должны быть уничтожены?
Как передавать власть, чтобы при этом не становиться братоубийцей? Иметь всего лишь одного сына опасно, смерть может не пощадить вдруг. А как в других странах?
Хафса почувствовала, что стало не хватать воздуха, сердце колотилось, словно намереваясь выскочить из груди. Так все чаще бывало после того проклятого бунта янычар, когда они с Махидевран сидели, трясясь, в гареме, а Хуррем с детьми на том берегу, ничего не знали о Хатидже Султан, Повелитель был далеко, и защиты почти никакой.
Хезнедар-уста засуетилась, открыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, позвала лекарку, помогла прилечь, подала ледяного мятного шербета, он хорошо успокаивал. Эх, не стоит размышлять о таких вопросах, как власть, даже размышления ни к чему хорошему не приводят. Почему же люди так стремятся к этой самой власти, словно это лучшее в жизни, словно нет ничего дороже и желанней, словно без нее, проклятущей, невозможно счастье?
Устроив валиде, старательно укрыв ей ноги, пригасив пару светильников, чтобы не раздражали, Самира сидела, глубоко задумавшись. Она-то прекрасно знала, чего стоило Хафсе привести к власти Сулеймана, знала все секреты, все – от рождения нынешнего Повелителя до того дня, когда он опоясался мечом Османов. И теперь, как и Хафса, не знала, что дальше.
Она услышала, как валиде прошептала скорей для себя, чем для собеседницы:
– Махидевран своего не упустит…
А Хафса уже размышляла над словами башкадины о том, что Мустафе давно пора сделать обрезание. Махидевран права, пора, непонятно, чего Повелитель тянет. Но это означало, что шехзаде объявлялся взрослым, то есть способен стать султаном в случае чего… В случае чего… От этих слов едва снова не случился сердечный приступ, вернее, от понимания, что, может, потому Сулейман и тянет?
Валиде застонала…
Когда-то она сама выбрала для сына Хуррем, надеясь, что зеленоглазая пигалица хотя бы на время отвлечет Махидевран и Гульфем от свары меж собой и заставит больше внимания уделять собственному виду. Одалисок много, и куда более красивых, потому валиде могла не опасаться, что эта худышка слишком понравится султану, но ее необычность заставит жен поволноваться. А что вышло?
Пигалица захватила сердце султана надолго, так надолго, что Повелитель начал нарушать ради нее
