Солнцеликого тончайших шелковых – китайцы, молчать! – струн передаются бронзовым колокольцам в моей скромной, десять на двадцать, келье, и те устраивают такой перезвон, что чертям становится тошно… Бормоча под нос то по-русски: «Лунатик чертов…», то по-зиггански: «Вауу да’янна – паучья кровь…», я натянул длинную, ниже колен, рубаху из тонкой шерсти, каласирис не каласирис, тунику не тунику… здесь такая называлась «гимра», а штанов в этом мире пока еще не придумали… накинул поверх нее панцирь из кожи бегемота, нашарил в изголовье гузуаг. Раздвинул гобелены, скрывавшие ход, что соединял наши спальни. Осторожно выглянул из-за позолоченного кумира, изображавшего бога Юнри и призванного в меру способностей исполнять здесь те же охранные функции, что и я. Бог выглядел мирно, глаза на обеих его головах были прикрыты. (Впрочем, ту же безмятежную дремоту он хранил и в ночь, когда обкурившиеся местной травки юруйаги пришли резать Риндзюйлгэла Молниеглазого, батюшку нашего Луола. Тогдашний ниллган порубил мятежников, как капусту на пирог, а кумир благосклонно принял часть незаслуженной славы за избавление императора на себя. Во всяком случае, благодарственные жертвы целиком перепали ему. Так что полагаться на эффективное содействие со стороны этого мошенника не приходилось.)
Солнцеликий нагишом мотался по огромному пустынному помещению, шлепая босыми ступнями и обхватив себя длинными жилистыми конечностями. Седые космы стояли дыбом.
– Они здесь… – бормотал император. – Они рядом… входят…
Очередной приступ паранойи. Дурная наследственность, враждебное окружение… общая беда всех тиранов. Вылечить его я не мог, и никто в империи не мог. Но я хотя бы мог бряцать мечом, вращать глазами – сверкать ими, по понятным причинам, я, природный «тусклоглаз», не умел, – да произносить воинственные речи. Тем более, что угроза жизни Луола была вполне реальна. Но не этой ночью… Единственное, что мне оставалось, так это подпевать ему и подыгрывать, в слабой надежде прихватить еще часок-другой хорошего сна.
– Змиулан тоже рядом, – отозвался я из своего закутка, устраиваясь поудобнее и подавляя зевотные спазмы.
– Я теряю рассудок от собственных снов, – шелестел он. – Эти тени, пожары… Я был в городе, которого нет. Я был одет не так, как обычно, и не понимал мною же произносимых речей. И там властвовал другой юйрзеогр. А я высекал мраморные глыбы для стен его дворца. Меня били плетью, как раба. Больно, больно и стыдно… Потом… потом мне приснилось, что я обратился в безумного вургра. Вургры не спят по ночам. Для них это время охоты. Видит Юнри, и из меня хотят сделать вургра…
Это я уже слышал, и не раз. Нигде метемпсихоза, сиречь верование в посмертное переселение душ, не пустила таких глубоких корней, как здесь. Разница состояла лишь в деталях. Эойзембеа Беспалый, например, на полном серьезе полагал, что в прежней жизни был женщиной, и не простой женщиной, а свирепой воительницей. Это давало поводы для грубых шуток в его адрес, которые безнаказанно
