насчет плагиата! – заорал Бендер. – Узнаете?!
Глухой, не узнавая еще Бендера, блеснул золотыми пенсне и согласно кивнул бедуинской бородкой:
– Пожалуйста, прошу ко мне. Мы сейчас втянем вас в работу… Нам нужны свежие силы…
– Я насчет плагиата! Узнаете?! – еще громче закричал Остап, грозно продвигаясь к глухому.
Бородка взметнулась кверху, стекла пенсне уставились на Остапа, рука судорожно закачала портфель. Глухомлинов узнал автора «Шеи»…
Дальше разговор шел в директорском кабинете – весовой, обклеенной афишами с лошадиными мордами.
– Таких, как вы, я бы давил столбом весом в двести четырнадцать кило. Но вас я давить не буду. Я человеколюб, я психиатр и пока свято чту уголовный кодекс, – расхаживал Бендер шагом судьи вокруг своей жертвы.
Глухомлинов безропотно сидел на краю стула и, понурив голову, сжимал руками портфель, как напроказивший школьник.
– Безобразие! До чего дошло. Я в суд подам! У меня свидетель есть – товарищ Супругов с первой Черноморской кинофабрики! Супру-гов! – хрипло по слогам прокричал Остап на ухо постановщику лошадиной сцены.
При слове «Супругов» Глухомлинов приподнял голову и, трусливо озирнувшись, произнес:
– Да… Но… Может, отступного? У меня дети…
– У всех дети. Сколько? – прокричал строго Бендер.
– Мальчик и девочка, – стыдливо зарделся неудачливый начинатель звукового кино.
– Я спрашиваю, отступного сколько? – пустил петуха в голосе Остап.
– Двести, – пробормотал глухой.
– Что?! Обокрали! Лишили славы и денег! И после всего предлагаете всего двести?! – напирал Бендер на директора клуба ломовых извозчиков. – Никогда!
– Триста! – выдохнул несчастный звуковик, совсем подавленный вескими доводами истца.
– Ага, триста! Тогда вам придется купить и это, – победоносно развернул свой газетный сверток Остап.
На стол бухнулся перепачканный глиной сапог.
– Для реквизита вашего лошадиного клуба, – уточнил Бендер. – Этот сапог еще совсем недавно принадлежал, знаете кому? – придвинулся Остап к глухому и таинственно в его ухо прошептал:– Самому графу Монте-Кристо! Графу, жестоко убитому румынскими боярами и выброшенному с высокого берега Днестра. И место ему не на вашей лошадиной и мамалыжной сцене, а в столичном музее для обозрения потомками, – гордо вскинул голову Бендер. – Но я великодушен. Я всегда любил фаэтоны и поэтому уступаю его вашему конячному клубу всего за сто целковых, – сунул он «графский» сапог в руки глухого.
Глухомлинов не все слова расслышал из страстной речи Остапа, но ясно понял, что от покупки этого сапога ему не отвертеться.
Когда Бендер выходил из кабинета директора культуры уманских извозчиков, унося в кармане четыреста рублей – месячную выручку работы клуба – тулуп сторожа на трех табуретках был неподвижен.
– Папаша, – нагнулся
