шакалов и уханьем ночных птиц, мы возвращаемся в город. Я замыкаю процессию.
Уже в виду городских ворот ко мне приближается Без Прозвища.
– Как все было? – любопытствует он.
Невинный, казалось бы, вопрос. Что он хочет знать – как все было на поле или как все было в роще?
А для чего ему понадобилось знать, как все было на поле?! Он что-то заподозрил или тоже в деле? Что-то Змееглавец не припомнит об его, Когбосхектара, участии… Это что же, какая-то неучтенная ниточка к пропавшему Свирепцу? Интере-е-есно…
Однако же то, что мне нужно, от Агнирсатьюкхерга я уже получил. Кроме, пожалуй, личного знака его нанимателя. Знак хранится в тайнике, как ему и положено. Никуда он не денется и без Змееглавца…
Измещение.
Я немного удивлен тем, что мой собеседник резко клонится на шею коня, а после кулем валится наземь. Немного – потому что это Когбосхектар был бы удивлен изрядно тому, что Агнирсатьюкхерг Змееглавец вот только что был в полном здравии и вдруг ни с того ни с сего завел глаза… и даже попытался бы предпринять какие-то действия, а я, Скользец, не удивлен ни чуточки, и потому спокойно продолжаю свой путь уже в одиночестве.
Если что меня и поразило, и даже раздосадовало – так это собственная оплошность.
Несчастный болван Когбосхектар ничегошеньки не знает о заговоре против короля. Какой еще заговор?! Против самого короля?! Да кто же посмеет!.. Он бесхитростно уповал, что его старинный приятель Агнирсатьюкхерг щедро поделится с ним впечатлениями от перепихона с королевской дочкой.
Вот уж воистину, пошел посрать – лишился жопы…
Так, и что мне теперь прикажете делать с этой горой мышц, с этим бездонным, вечно бурчащим от грубой пищи животом, с этим беспрестанным свербежом в шерстяных зарослях на загривке и на холке?
Исчезновение Змееглавца ни у кого не вызывает подозрений. Копейщикам он чужой, раз его нет – стало быть, так и надо, ускакал куда-то по своим недоступным их разумению делам. Свиафсартон слишком озабочен собственными болячками и тем, как бы после всего пережитого не отбросить сандалии до прибытия во дворец. Пожалуй, лишь Аталнурмайя приметила его отсутствие, и то с большим запозданием.
– Эй, ты, – надменно окликает она меня. – Куда подевался начальник стражи?
– Его больше нет, Небесница, – гундосит Без Прозвища и сооружает на мохнатой роже подобие улыбки. – Но Скользец все еще рядом с тобой…
Выражение панического ужаса на ее рожице доставляет мне неописуемое удовольствие.
Обожаю пугать маленьких засранок. Обожаю! Высокородная сучка может корчить из себя принцессу, властительницу, наследницу трона, но при всем этом она как была, так и останется маленькой засранкой. Посадить такую на одну ладонь, а другой сверху – хлоп, и стереть, словно тлю… или наступить на одну ногу, взять за другую… как ту мелкую потаскушку из Слогрима… как она смотрела, как она орала, как умоляла пощадить… Что, не нравлюсь? Боишься? То-то же, сикавка…
