знакомую женскую фигуру впечатляющих габаритов: бесчисленные юбки и фуфайки делали ее еще внушительнее, соломенные волосы были собраны на макушке в замысловатую прическу. Ангела Фруэн зарабатывала на жизнь починкой тюфяков и матрасов неподалеку от моста Карузель и воспитывала троих детей – все семейство ютилось в крошечной квартирке на цокольном этаже дома по улице Ирландэ. Угрожающая внешность борчихи возмещалась в ней извечной приветливостью и услужливостью. Виктор помахал ей в ответ рукой и понаблюдал, как Ангела ловко катит перед собой раму на двух колесах, которая служила чесальщице для перевозки тюфяков, требующих набивки и штопки. Она остановилась поболтать с торговцем древними монетами, и Виктора вдруг осенило: нужно запечатлеть на снимках обитателей набережных – вот тема, не менее достойная, чем уходящий мир ярмарочных артистов, которому он посвятил весь прошлый год. В городе полторы с лишним сотни букинистов, большинство из них оккупировали левый берег Сены, от набережной Сен-Бернар до набережной Орсэ, а сколько еще мелких ремесленников можно встретить у реки…
Виктор никогда не признался бы самому себе в том, что этот фотографический проект сулит ему возможность достичь двух творческих целей, очень близких Таша: воплотить в образах собственные мечты и вдохновить чужие.
Набережная Вольтера постепенно оживала. Откуда ни возьмись, как черт из табакерки, появилась мадам Северина Бомон, закутанная в три вязаные шали, резвая дамочка лет шестидесяти, тощая и нескладная, как коза. На руках она носила митенки – чтобы удобнее было вязать нескончаемый шарф. Устроившись на складном стуле, обложившись клубками шерсти и приступив к любимому занятию, мадам Бомон то и дело оценивающе поглядывала на прохожих в надежде, что их соблазнят ее многочисленные сонники, «Язык цветов», «Наперсники любви», «Дамский и девичий оракул» или «Кулинарная книга горожанки».
Долговязый седеющий гражданин перегнулся через парапет, предварительно накинув на него платок, чтобы не запачкать черный бархатный костюм. Гражданина интересовали влюбленные парочки, которым холод ничуть не мешал любезничать и обжиматься у кромки воды в полной уверенности, что их никто не видит. Фюльбер Ботье, отвлекшись от своих нумерованных изданий, пергаменов, гримуаров и автографов – он нежно поглаживал переплеты и перекладывал листы у себя на стойке, – брезгливо поморщился при виде вуайера и принялся разглядывать его ботинки, зависшие в пятидесяти сантиметрах над тротуаром. Жорж Муазан в отличие от него с гражданином не церемонился – подошел, похлопал по плечу и указал на полицейского, замерзавшего на противоположном тротуаре. Гражданин поспешно слез с парапета, засунул платок в карман и обратился в бегство, освистанный Вонючкой, Фердинаном Пителем, Гаэтаном Ларю и Ангелой Фруэн.
– Какая гадость! – подвела итог Ангела.
– Ничего, теперь эта свинья не скоро вернется, у меня все записано, – заявил Жорж Муазан, помахав перед носом коллег зеленым блокнотом.
– Кстати, а что это вы днями напролет строчите в своей книжице? – полюбопытствовала Ангела.
