style="font-size:15px;"> Сестры глядели друг на друга глазами, полными ужаса и недоумения. Память яростно отматывала назад время. Катя отчетливо помнила, что мама ходила беременной. У нее сильно отекали ноги. Было высокое давление, ей постоянно было жарко. Катя несколько раз видела живот, который рос. Ее, восьмилетнюю девочку, тогда это ужасало, но при этом сквозь ужас она испытывала благоговение перед чудом. Она вспомнила, как мама, уже на большом сроке, подняла майку и предложила положить руку на живот, пообщаться с младшим братиком или сестренкой. И Катя с трудно преодолимым, но все-таки преодолимым страхом положила руку на бледный округлый живот и почувствовала, как что-то шевелится под кожей. На животе уже появились растяжки, несколько венок у пупка проступали синим. Мама же была беременна, совершенно точно! При чем же тут свидетельство об усыновлении? Катя провалилась в более раннее воспоминание, когда у мамы еще не было живота. И она, Катя, пела песню «У меня сестренки нет, у меня братишки нет. Говорят, с детьми хлопот невпроворот!». Она помнила, как выклянчивала себе братишку или сестренку, потому что у всех есть, а у нее нет. Как радовалась, когда родители, неестественно румяные, сказали ей, что скоро в их семье появится еще один человек. Как они пошли в гастроном, где на втором этаже делали молочные коктейли, и купили себе три самых больших коктейля. На дворе стояло жаркое лето. Кате как раз купили новые красивые белые гольфы с рюшами, и папа шутил, что придется делиться новыми гольфами с сестренкой или братишке отдать свой конструктор. И Кате очень хотелось братишку, но не хотелось отдавать свои новые гольфы и конструктор. Вот зачем в такие важные воспоминания обязательно влезают ненужные и необязательные детали, например гольфы? Почему бы не запомнить что-нибудь более важное: дату, улыбку мамы, свои собственные чувства? Почему вместо этого просто гольфы?
За окном пошел дождь со снегом. Круглые шарики – не дождинки и не снежинки – падали на желтую траву и пустые растерзанные грядки.
Маша чувствовала, как эти шарики сыплются в нее, будто она была полым сосудом, кувшином, выброшенным на улицу. Как они залетают в дыру в спине. Как внутри становится все больше стужи. Значит, она не из этой семьи. Значит, она чужая. Не родная. Ее приютили. Почему же не сказали? Почему утаили? Маша почувствовала, что ее мутит. Она выбежала во двор, где ее и стошнило. Слишком много новостей. Слишком много всего поднимается к кромке реальности. Чересчур многое, чему следовало таиться на дне забвения, врывается в сегодняшний день. Маша присела на крыльцо. Она была уже не Машей, а дырявым безымянным кувшином.
Катя вышла за Машей. Вернулась в дом, взяла две дачные куртки, одну набросила на себя, а другой укутала Машу. Так и сидели они на крыльце родительского дома – два птенчика, в гнездо к которым уже никогда не прилетят взрослые умные птицы. Катя обнимала Машу, потому что мы в ответе за тех, кого приручили. И внезапно эта затасканная фраза приобрела еще один неприятный смысл.
Тайны под шубой
Живешь себе спокойно в обычной семье: родители, сестра, школа, институт. Летом дача. И все у вас благополучно, скучнополучно даже. Жизнь похожа на селедку под шубой. Слои овощей, майонез вкуснючий,
