тогда злилась слезам сестры, считала, что Маша притворяется. У Кати уши никогда не болели.
Вспомнилось, как Маша въезжала в эту квартиру. Родители подарили ей хрустальные бокалы, несколько коробок. Отец стоял в стороне, а мама желала всякой чепухи.
Маша уже почти десять лет жила отдельно. Через год ей будет тридцать, и дому тоже будет тридцать.
Маша вспоминала прошлую неделю, как поссорилась с Денисом и думала, что это самое большое для нее горе. Потом позвонила Катя. Ночью. Сказала, что мама в реанимации в областной больнице, а отец погиб. Как она сползла на пол, будто ее потянули за нитки, будто она марионетка и кукловод отшвырнул ее в угол. А дальше тишина. Глухая, густая. Тишина снаружи и внутри. Она вдруг стала куклой, набитой ватой, а голова превратилась в деревянную, как у Буратино. И вокруг была тоже вата, становилась все плотнее и плотнее. Маша не поверила тогда. Отказывалась верить. Катя что-то кричала в трубку. Что-то про «надо ехать», «вертолет», «перевод в другую больницу».
Денис везти отказался – они же в ссоре. Она же не оправдала его надежд, разрушила его жизнь, хорошо, что у них нет детей, и вся прочая чепуха.
Взяла такси, Катя ее подхватила у МКАД. В дороге говорили о случившемся. Подбадривали друг друга, что все обойдется. Искали больницу долго. Ночь. Пускать не хотели. А дальше Маша плохо помнит. Морг, оформление документов. Катя включилась быстро, а Маша подтормаживала. Выбирали гробы. Одежду. Посмотреть на родителей Маша не смогла. Или смогла? Те дни так и были прожиты в густой вате. Как будто кто-то колол ей анестезию, заморозку. Маше поручили оповещать родственников и коллег. Некоторым она звонила по два-три раза. Забывала.
Единственное, что она явно помнила, – это последний свой разговор с мамой.
И сейчас он снова включился в ее голове:
– Алло, мама, привет.
– Машенька, девочка моя! – всхлипывания.
– Что случилось, мама? Ты плачешь?
– Машенька, прости меня, я не знала! Клянусь богом! Не знала!
– Что не знала, мама?
– Что же ты мне не сказала, девочка. Мы бы все исправили. Я бы… – рыдания.
– Мама, что случилось?!
– Мы выезжаем в Москву, он со мной. Я его положила в сумку.
– Что положила? Мама? Что в сумку?
– Дневник твой. Я люблю тебя.
И все. Этот диалог включался в голове Маши снова и снова, словно записанный на автоответчик.
И опять:
– Алло, мама, привет.
…
– Машенька, прости меня, я не знала! Клянусь богом! Не знала!
…
– И я тебя люблю, – отвечала Маша уже в выключенный телефон.
Темное, ледяное всплывало в памяти. Та самая «i», над которой надо поставить точку. Маша пыталась прогнать ее, выбросить за границы сознания, утопить в глубине, заковать, уничтожить. Но теперь, кажется, оно опять вернулось. Высвободилось. И это было страшнее всего, даже
