согласен ли я». По спине Семена под рубахой пополз пот, обжигая хребет.
– Что я должен делать?
«Хоть бы денег заплатили. Хоть бы денег».
У него закружилась голова. Стоять на ногах, стоять!
«Если откажусь, убьют меня. Соглашаться! Я уже согласился».
Человек-груша подергал пальцами верхнюю губу. Шагнул к столу, выбил из пачки «Герцеговины флор» папиросу, вынул из кармана зажигалку «Dunhill». Семен глядел мертвыми глазами на огонек зажигалки, как на огонь свечи.
– Вас свяжут с цепочкой исполнителей. Вам скажут имя. У вас будет главный. Слушайтесь его во всем. Вы познакомитесь с подробной разработкой вашей части операции.
Семен проглотил ком вязкой, горькой слюны.
– Надеюсь, я не буду последним звеном в цепочке?
«Почему ты прямо не спросил, ублюдок: я убийца? Или – другой?»
Живая груша медленно, нахально улыбнулась. Семен увидел под вздернутой губой ряд золотых зубов. «Может, цинга. Может, выбили! Пытали? Воевал?»
– Это вам скажет главный. Павел! – возвысил голос. – Проводи товарища Гордона к генералу Саблину!
Стуча каблуками наваксенных сапог, подошел солдат.
Гордон покорно шел за прямоспинным, обритым под ноль русым солдатиком по красному ковру длиннющего коридора, и думал о себе: «Я овца».
Салон Кудрун Стэнли гудел и пылал. Светился и искрился. Знаменитая на весь Париж люстра Кудрун Стэнли нависала над головами и плечами, над руками в перстнях и над хохочущими лицами гостей, как громадная, брызжущая желтым оливковым маслом сковорода.
Кого тут только не было! Знаменитости одни. Париж судачит о них, перемывает им косточки. А вот они – все тут, у нее! Джованни Монигетти с безумным взором. О, живописец хоть куда. Хоть сейчас в Лувр! Да никому его картины не нужны, его наглые, сексуальные, волоокие нагие дамы на взбитых подушках. Мастер ню! Но не мастер жить. А настоящий художник, успешный, востребованный, должен быть не городским сумасшедшим, а – мастаком! Надо уметь себя продавать!
Вот как, к примеру, эти двое. Вон, вон, беседуют в углу! Пако Кабесон и Сальваторе Баррос. Оба испанцы, оба чужаки в Париже. А Париж – уже у их ног. Пако, ты молодец! Десять рисунков в день, и в месяц – по десять холстов! Скоро Париж работами завалишь! А ты тоже хорош, Сальваторе. Красишь арбузы в желтый цвет – и катаешь их в детской колясочке по Люксембургскому саду! А усы-то, усы – длинней, чем у рака! Однажды омара вареного положил на голову, клеем к затылку приклеил. Парижане шарахались! Эпатируй и дальше публику, Баррос! Она того достойна!
И у Пако, и у Сальваторе недурно покупают картины. Разбогатели!
А Монигетти только табачный дым глазами стрижет. Работает тоже много; а толку? Себя не продашь дорого, скандально, напоказ – ничего со славой не выйдет! Слава любит наглых, дерзких и умелых. Оборотистых! Веселых!
Читайте новые стихи, поэты! Читайте их в табачном дыму своей жирной жабе, своей Кудрун! Ибо Кудрун – ваша слава! Кудрун – ваш сногсшибательный успех!
