повторения любви. Но гадостный тон Тимура начинал исподволь раздражать, мешать спокойному току крови в моих сосудах.
– Развяжи меня, – велела я. – Потом говорить будем!
– Нет. Скажи, сейчас это Ижевский? С ним ты спариваешься, сука?
Это было слишком!
– Да! – вспылила я. – Да, с ним. И с Костровым, и еще с ротой морских котиков!
– И доктор твой там? Ты на дедов перешла? Убил бы тебя – сидеть не хочу!
Он развернулся ко мне спиной. Постоял и вышел из квартиры, хлопнув дверью так, что я подскочила на месте. Стянутые кожаным пояском руки начинали болеть.
Я вяло покрутилась в разные стороны, надеясь увидеть что-нибудь, что помогло бы мне освободиться. Не найдя, присела в кресло у стены. Меня немного развезло, хотелось поспать хоть пять минут, и я, постаравшись минимально налегать на кисти рук, откинулась в кресле. Кажется, я задремала, потому что еще до того, как открыла глаза, почувствовала запах гари. Где-то пожар! Подскочила и поняла: пожар в мастерской!
Я выбежала из комнаты: огонь пылал в кухне и в прихожей. Уходя, Тимур не потрудился выключить музыку, и Кипелов сопровождал мои метания по горящей квартире «Игрой с огнем». Еще был шанс выскочить из студии, даже связанными руками я могла бы открыть замки. Пламя только начинало выжигать прихожую и подбираться ко входной двери. Я бросилась на выход и потратила последние пять минут на то, чтобы нащупать за спиной нижний замок и дотянуться до верхнего. Освобождение было близко.
«Картина Тимура и каталог Кострова с репродукциями картин мамы! Боже, они сгорят! Я себе этого не прощу!» – вспомнила я и снова метнулась в комнату. Остальные серьезные работы мужа были в «Арт-салоне», и мне показалось это везением.
Но руки были по-прежнему связаны! В комнате загорелись обои. И тут я увидела нож Тимура, которым он резал холсты, когда готовил полотна к работе. Он просто валялся на полу, и я, дура, моталась мимо него сто раз! Я села спиной к ножу, взяла его пальцами, повернула лезвием к запястьям и стала пытаться попасть лезвием по кожаным переплетениям.
Несколько раз резанула по своей собственной коже, но потом получилось неожиданно легко: чик – и я свободна!
Бросилась к мольберту, схватила картину, обернутую в полотно. Она была небольшая: сантиметров семьдесят на пятьдесят. Потом нашла каталог, валявшийся на полу и повернулась, чтобы выйти. Выходить было некуда: стена пламени надвигалась на меня из коридора. Все. Приехали!
Нет, не приехали! Есть еще балкон. Только бы, открыв балконную дверь, не создать тягу, которая выдует огонь наружу. Тогда и балкон превратится в аутодафе. Но деваться было некуда! Я, помолясь, повернула ручку двери вверх. Створка распахнулась, и огонь шарахнулся в глубь комнаты! Кажется, повезло! Выскочила на воздух и закашлялась. Свежий воздух обжег легкие.
Мастерская была на третьем этаже. Теплым весенним вечером народ прогуливался по улицам, толпа уже глазела на пожар. Похоже, кто-то раньше заметил огонь и вызвал пожарную бригаду. Машины с мигалками замаячили на дороге.
Через десять минут парень в каске уже помогал
