топя других. Садкова представляла для него серьезную угрозу. Она явно лучше рисовала и уже имела в послужном списке одну персональную выставку. Еще немного, и стала бы членом Союза художников, поехала бы за границу, ну и всякое такое! Вот он и постарался: сообщил об этой «Одалиске» куда следует и под каким надо соусом. Раздул целое дело об аморальном облике молодого живописца. Организовал целую кампанию – нравственность в советской живописи. Сплошной праздник для ханжей. Бедная Рита!
– Но если ты соврал, то будешь тоже бедный! Берегись!
– Нет, не соврал.
– А как его зовут?
– Да он и сейчас еще что-то пишет. Я выставил в прошлом году его пейзаж, и картину купили. Конечно, ему теперь место со своей жалкой мазней в городском парке, где лубками торгуют, но он жив вполне…
– Имя!
– Вениамин Стеклов!
Я не слезла со стола, я упала с него! Не фига себе поворотик!
– Ладно, Михаил Ильич, простите вы меня, не сдержалась.
Он усмехнулся и ответил:
– Ну, в тебе всегда было многовато экспрессии. С такой горячей кровью нелегко жить. Эмоции небось душат?
– Ну извинилась же!
– Прощаю, иди… Все-таки мама… Эй, – он спохватился, потирая ушибленный лоб, – ты глупости-то не делай!
Я обернулась от двери:
– Глупости – это мое второе имя!
И вышла, на этот раз притворив за собой дверь вполне мирным образом.
Глава 12
Через час передо мной распахнулась дверь Стекловской ночлежки. На пороге стояла Люся. Увидев меня, она открыла рот и выпучила глаза, надеясь напугать соперницу своей решимостью, но за моей спиной стояли два крепких орешка, и она живо поняла, что перевес на моей стороне.
– Что надо? – спросила она.
Я отодвинула Люсю с дороги и отступила назад.
– Ребята, заноси!
Парни подхватили драгоценный груз и двинулись в глубь комнаты. Там они поставили три ящика водки на пол и удалились. Вошедшая Люся, увидев такое богатство, потеряла дар речи. Мрачный и опухший Стеклов, лежавший до этого на сальном диване, поднялся и обалдело произнес:
– Ё-моё!
Меня тошнило от одного его вида, но пришлось изображать мецената.
– Вот, пришла помириться с тобой, – я обернулась к алкоголичке, – Люся!
– Ни… чего себе! – ответила она.
По заблестевшим глазам парочки я поняла: они могут запросто выдуть все три ящика в один присест и умереть. Стоп. Это что, беспокойство за двух взрослых людей, которые ни за кого в мире не беспокоятся?!
– Ну, наливайте, – скомандовала я.
И понеслось! Бредни лились рекой, тосты следовали один за другим. Я поджидала Люсиного полного отключения от процесса. Она все бормотала, что прощает меня, но будет за мной следить. Следила она, однако, недолго. Мерзко было то, что Стеклов расхорохорился и стал оказывать
