Как вам удалось?
Это был риторический вопрос, на который можно было не отвечать, но меня понесло.
– Я не испорчена? – отняв руку от глаз, чуть не крикнула я. – А в натурщицы пойти – это называется не испорчена?
– О!.. Непорядок! – воскликнул художник, увидев черные потеки на щеках. – Надо срочно в уборную.
Он взял меня за руку и повел по закоулкам в туалет с текущим краном, облупленной зеленой краской и заткнутой за трубу газетой «Правда» вместо туалетной бумаги. Обратную дорогу в мастерскую мне пришлось искать самой. Не сразу – но нашла, по ошибке заглянув сначала в чужую комнату. В ней небритый мужичок, оседлав неустойчивую длинную лестницу, вешал люстру.
– О! – обрадовался он мне. – Девушка, подай кусачки, вон на столе… А то эта амбразурина рухнет.
Я засмеялась и подала, встав на стул.
– Может еще чего надо?
– Погоди, подашь лампочки.
Ни кто я, ни откуда, мужичка не заинтересовало. Он закрепил люстру, вкрутил лампочки, я зажгла свет.
– Ну, Люська, держись! Будешь теперь мне должна… Красота?
– Угу, – сказала я и пошла к двери.
– Требует жертв?
Вопрос мужичка остался без ответа. Я отправилась искать мастерскую.
Художник сосредоточенно дорабатывал рисунок. Кажется, он не заметил, что вернулась натурщица. Я тихо села в кресло.
– К Венечке заходили? Дверь открыта, значит, трезвый.
– Я потерялась. А кто он? А Люську свою он не убьет?
– «О, свобода и равенство! О, братство и иждивенчество! О, сладость неподотчетности! О, блаженнейшее время в жизни моего народа – время от открытия и до закрытия магазинов!» – процитировал художник незнакомый мне тогда труд Ерофеева «Москва – Петушки». – Люська села.
– Куда? – не поняла я.
– В тюрьму. Будет нам пять лет относительного спокойствия.
– За что?
– Выпили. Она Венечку ножом пырнула, еле откачали, – просто, будто о чем-то обыденном, сказал художник.
– Как вы можете здесь работать… в этих условиях?..
– Вот – руками, – показал он. – Иногда головой.
– Я бы с ума сошла.
– Да нет, нервы у вас, дружочек, судя по всему, крепкие… Поиграют и вам на них. Будут и вам испытания, но все в свое время.
– Загадочно вы говорите… Зачем пугаете… Вы скоро закончите?
– Все! – Он оторвал взгляд от портрета и глянул с прищуром на натуру. – Премного вам благодарен. Дело двинулось. Что-то есть в вас загадочное, прав Иван Всеволодович.
– Да нет во мне ничего загадочного, хорошо маскируюсь. Скучно жить – вся загадка, – сказала я и поднялась из кресла. – Все есть – а скучно! Может, я и правда жду какого-то принца, но его же не будет! Откуда взяться принцу в СССР? Скучно, скучно, скучно…
Комок подкатил к горлу, я почти побежала к двери. Художник
