купила, но даже и разлила»… Эту крылатую булгаковскую фразу применительно к моей жизни можно было перефразировать так: «она уже встретилась с Крыловым».
Через неделю после нашей первой встречи я подумала, что Крылов просто надо мной посмеялся: Ассоль, Ассоль, съешь фасоль… Он не звонил. Недели через две позвонила его муза-жена:
– Наташа? – испуганным голосом спросила она.
– Да…
– Наташенька, звоню вам по поручению Ивана Андреевича… художника. Жена его, – сбивчиво говорила она.
– Лера?
– Да… У Иван Андреича инсульт, тяжелый. Как только заговорил, просил вам позвонить. Я так рада, что он вас вспомнил… Думали совсем… – она всхлипнула.
– Какой ужас… Что-то надо? Я принесу. Где он лежит?
– Кефира принесите. Я с ним в палате все время, не могу выйти, – разрыдалась Лера и смогла назвать только номер больницы.
Так я подружилась с ними. Лера была лет на пятнадцать моложе Крылова, работала медсестрой. Близких у них не было, близкой стала я. Друг познается в жене… После развода Крылова с известной в городе профсоюзной дамой друзья взяли ее сторону. Он оставил первой жене с дочкой прекрасную квартиру, поэтому со своей музой ютился в мастерской. Об их преданной друг другу любви можно было бы написать целый роман, но мой рассказ не об этом.
Лера выхаживала своего Крылова тщательнейшим образом, терпела его раздражение, искала лекарства, надоедала знакомым докторам, при этом работала на двух ставках, бегала по квартирам делала больным уколы. Все деньги они потратили на отдельную квартиру. Перевозить туда было особенно нечего, кроме его картин. Я чем-то тоже помогла. Скорее всего тем, что стала почти родной для них. Врачи сказали, что Крылов не сможет больше рисовать, левая сторона оставалась парализованной. До середины лета мы балансировали между страхом и надеждой: известный художник не мог зажать в руке карандаш. Ради нас, «двух любимых девчонок», он стал потихоньку выкарабкиваться.
Наконец, Крылов приноровился держать в руке пастельные мелки. В его творчестве начался последний «жемчужный» период, который навеяла вермееровская «Девушка с жемчужной сережкой». Кроме натюрмортов, Ивану Андреевичу другие жанры были недоступны. Из подручного фарфора, фаянса, глиняных кувшинов, фруктов, овощей, бутылок он, сидя в инвалидной коляске, долго выстраивал на столе композиции и потом своей нетвердой рукой пытался запечатлеть игру света и цвета. Все это выходило в матово-эмалевой жемчужной гамме с яркими пятнами желтых и синих тонов – как у Вермеера… Мне не нравились холодные тона новых крыловских небольших натюрмортов: в молодости хочется ярких красок. Докторам, которые «вытянули с того света», Крылов подарил первые работы. Они отказывались верить, что это были постинсультные картины художника. Два-три старинных приятеля, приходившие к Крылову, говорили, что его живопись становится более созерцательной и изысканной. В этом смысле – это вершина.
Приятели были местными диссидентами: старые,
