– всего один на весь горизонт – синий-пресиний треугольник моря. Это бухта Тихая, до нее километра три по тропке среди пустых холмов.
Не было ни радио, ни телевизора, не было газет. Так что моя страна рушилась на огромных пространствах совершенно бесшумно. Было только горячее каменное крыльцо, на котором написаны и неотправленное письмо, и черно-белый текст «Масхара».
Это ни в коей мере не реконструкция реальных событий года Змеи. Это их тень на известково-белой стене татарской мазанки. Как на экране.
А.Б.
«Каждый раз я становлюсь жертвой собственной фантазии… Всё, что другие люди считают чистой правдой, кажется мне чистыми выдумками…Иногда я сам не знаю, что пережил в действительности: то ли, что вообразил себе так ясно, так осязаемо, или то, что со мной случилось на самом деле. Правда, я отчётливо помню мельчайшие подробности»…
Под крылом самолета белые вершины гор. В кресле возле иллюминатора сидит человек: неподвижное лицо, массивное и бледное, на глаза надвинута кепочка. Нос распух, бровь рассечена. Это Генрих Масхарашвили.
Он откидывается на спинку кресла, закрывает глаза… И гул самолета сменяется ревом зрительного зала, во мраке возникает пьяная харя, раздается женский визг, рука Генриха описывает стремительную дугу, рука явно метит «харе» в ухо, но, как это бывает во сне, проваливается в пустоту, в темень, в тишину, в которой сначала не видно ни зги, а потом появляются несколько движущихся огоньков. Ночная, не освещенная улица города, по ней бегут трусцой четыре человека в тренировочных костюмах. У каждого на груди болтается карманный фонарик. Слышны шарканье, пыхтенье, разговор.
Бегунья, полная женщина в очках, несет фонарик на пышной груди, он освещает разве что окна верхних этажей.
– Темур, а ты хорошо придумал с фонариками…
У бегуна, семенящего рядом, фонарик болтается между ног.
– Еще бы, Темур, гениально!.. Во тьме кромешной, да по нашим мостовым…
Темур, усатый рослый старик в спортивной шапочке, отстал и сердится.
– Перестаньте болтать… с дыхания… собьетесь… Раз-два-три… Раз-два-три…
Бегуны удаляются, свет от фонариков мечется по стенам спящих домов.
И снова из темноты наплывает отвратительная подлая харя, ее обладатель машет кулаками перед физиономией клоуна, из-под свернутого набок красного клоунского носа льется кровь, Генрих (это он – клоун) падает, зал вопит и улюлюкает…
Генрих просыпается, осторожно ощупывает нос, бровь. Как всегда, когда самолет совершает посадку, стюардесса просит пассажиров не вставать с кресел до полной остановки двигателей. И как всегда – всегда! – пассажиры встают, оживленно переговариваются, разбирают вещи и одежду. Генрих не хочет. Но в конце концов и он облачается в просторное экстравагантное пальто с пуговицами на спине и достает из-под сиденья потертую сумку…
По залу прилета
