Её полные изящества жесты достигали совершенства, когда женщина огибала столик, отклоняясь, чтобы не коснуться его бедром, или когда встряхивала веером, резко и надменно, будто мулету впереди себя выбрасывала! Так и хотелось тотчас кинуться на властный взмах её руки! Приглядевшись, Геннадий понял, что только слишком влюблённому в неё человеку, к тому же большому ревнивцу, могло показаться, что делает она это специально, в то время как женщина не умела вести себя иначе.
Её лицо, в отличие от правильной фигуры, не казалось гармоничным. Напротив, в нём чувствовался лёгкий диссонанс между невысоким лбом, длинноватым носом, большими коричневого цвета глазами и маленьким сочным ртом. Можно было подумать, что лепивший её мастер с особой тщательностью потрудился над фигурой и немного поспешил с лицом, оставив его напоследок, отчего в лице ощущалась тонкая небрежность, которая, надо сказать, пошла лишь на пользу, придав облику женщины неповторимый шарм и обаяние.
Они выбрали, каждый себе, завтрак, присели за круглый столик, рассчитанный на двоих, и познакомились наконец. За едой Элла рассказала свою историю, сделав это искренне и смело, что нередко случается при встрече с чужим человеком.
– Я рано вышла замуж, в восемнадцать лет, когда училась вместе с ним, – тут она махнула головой в сторону спортзала, – в московском институте. Он старше на пять лет. Очень пылкий! Не поверите, как увидел меня, упал на колени и закричал: «Вы самая красивая девушка на свете! Хотите, буду вам служить?» На испанском языке закричал, но я его сразу поняла и согласилась. Так и служит до сих пор. После института, в девяносто первом, увёз меня сюда, в Испанию, поселил на винограднике и выполняет все мои желания, кроме одного. Не любит, чтобы я ездила в Россию, боится, что сбегу, хотя зря. У нас два сына, девяти и семи лет. Муж готов принять всех моих родственников, всех друзей, лишь бы я к ним не летала. Вот сюда только и выезжаем, потому что тут много наших, есть с кем поболтать и немножко отвлечься.
Элла замолчала, сосредоточив внимание на гамбургских колбасках, которые она густо смазывала горчицей. Затем не спеша выпила кофе и приступила к инжиру, аккуратно разламывая винную ягоду на две части.
– Нет-нет! – усмехнулась она, поймав на себе грустный взгляд Геннадия. – У меня всё хорошо, на самом деле! О чём можно мечтать? Я же понимаю. Только иногда вдруг так тошно сделается на душе, хоть волком вой. Как будто что-то упустила или потеряла. Почему? Не знаете?
– Вы сами прекрасно знаете почему, – сказал Геннадий очень серьёзно.
Он покончил с беконом и ел французскую булочку. Подождал вопроса и, не дождавшись, произнёс, не глядя на Эллу, другим, более откровенным тоном:
– Твоя жизнь как сказка, в ней не хватает беглого штриха, какого-то изъяна, чтобы сделаться похожей на правду.
– Никаких штрихов! Тем более беглых! – довольно резко ответила Элла и тихим шёпотом добавила: – Его брат матадор. Вы бы видели, как
