прогулы и дебоши, которые он устраивал, как только напивался. Но времена тогда начались странные, в моду вошли декадентские настроения, и Жора, как их представитель, благополучно дополз до последнего курса.
Как это ни покажется удивительным, но он был тоже похож на знаменитую личность, только уже не греческого, а российского-украинского происхождения, творившую не так давно, как Сапфо, и известную своей не менее примечательной внешностью. Жора был выше среднего роста, сутуловат, с прямыми тёмными волосами до плеч, разделёнными косым пробором, у него был широкий лоб, умные, с хитринкой глаза, усики, длинный нос – вылитый Гоголь! Правда, этим именем его никто не звал даже в шутку, все знали, что Жора претендует на индивидуальность. Да, похож на Николая Васильевича, даже очень похож, но всё-таки он – Жора, любитель выпить и знаток запрещённой литературы. «Что нового можно сказать о девятнадцатом веке? – часто говорил он. – Одно слово – классика! Совсем другое дело Булгаков, Хармс, Набоков! Оригинальность, блеск!» Эти имена только начинали звучать, тревожа наше воображение своей недоступностью, а Жора знал о них, и не просто знал, он мог прочитать длинную лекцию о любом из русских писателей, покинувших нашу страну во время революции.
Если в его присутствии начинали разговор о советской литературе, он перебивал, называя идеологической паутиной всё написанное после двадцатого года, и принимался ругать преподавателей, считая, что их взгляды скованны «шорами социалистического реализма». Успевший до учёбы отслужить в армии и поработать истопником в железнодорожной кочегарке, Жора не находил авторитетов среди своих сокурсников, бывших младше его на несколько лет; неудивительно, что он пытался всех учить. Он обладал хорошей памятью и часто её демонстрировал, с лёгкостью цитируя отдельные фрагменты из художественных текстов и стихи. Но когда Жора находился «под парами», память нередко подводила его. Собственно, именно это обстоятельство – небольшие провалы в памяти, сделало возможным их с Марией знакомство.
Как-то, будучи подшофе, перепутав этажи общежития, Жора забрёл в нашу компанию. Мы тотчас примолкли, во все глаза разглядывая богему и сдвигаясь таким образом, чтобы Жора смог уместиться на краю тумбочки, где уже сидела Маша, тихонько покуривающая чужие сигареты и попивающая красное вино. После небольшой паузы разговор за столом продолжился. Спор шёл не о литературе, но о любви. О том, что она есть такое и как её распознать в суете жизни. Все громко кричали, представляя себя искушёнными нигилистами и горячо доказывая друг другу, что любовь – не что иное, как сплошной обман, за которым не стоит и гнаться, гораздо лучше удовлетвориться короткой влюблённостью, зная, что никто никому не обязан.
– Ха! – окинув публику насмешливым взглядом, громко сказал Жора. – Друзья мои, вы рассуждаете не как филологи. Разве вы не заметили ещё, что вся литература возникла из необходимости выразить любовные чувства? И только! Что-то иное ей не интересно.
