Приходи вечером – пошуршим! Ты с мужем? Где остановились? Надолго?
– Впереди неделя блаженства! Конец августа, надо успеть, пока лето не закончилось, – ответила Людмила и назвала гостиницу. Заметив, как улыбка Алевтины медленно поползла вниз при упоминании самого престижного ялтинского отеля, поспешила добавить в своё оправдание: – Фирма платит… – И постаралась сменить тему разговора, не желая уточнять, что это фирма её мужа. – Ты совсем не изменилась, ну ни капельки!
– Всё так же похожа на лягушку? – бесстрашно уточнила Алька, давая понять, что она по-прежнему «своя», без претензий.
– Скорее, на Царевну-лягушку, – уточнила Людмила, напирая на слово «царевна».
– Да не тушуйся ты, всё в ажуре! – успокоила подруга. – Ты же знаешь, как я к этому относилась, мне по барабану. – И громко рассмеялась, увидев, как сконфузилась старая знакомая.
Это была неправда. В студенчестве Алька очень болезненно реагировала на брошенное в её адрес слово «лягушка». Краснела, надувая щёки, и откровенно злилась. Это теперь было наплевать, потому что всё в её жизни было «пучком»: престижная работа в частном банке, любимый муж – высокий, узколицый Влад, две девочки, похожие на него светлыми глубоко посаженными глазами; а вот в молодости было не всё равно. Алька страдала близорукостью, поэтому с детства носила очки. Из-за толстых стёкол на мир глядели круглые, выпуклые – и впрямь как у лягушки – глаза с прямыми, невероятно длинными ресницами, которыми Алька гордилась. Её губы, неумеренно растянутые, крупные, одинаковой толщины, усиливали впечатление схожести с лягушкой. Но в целом широкое, с приплюснутым носом лицо, подвижное, выразительное, выглядело вполне симпатичным, отражая шутливый нрав и острый ум Алевтины. Во всём остальном наблюдался полный порядок: она была высокой, длинноногой девушкой с волнистыми, до плеч пепельными волосами и красивыми тонкими пальцами.
На курсе Алька славилась тем, что, легко усвоив негрубый уличный жаргон, весьма грациозно использовала его в речи. Испытывая комплекс по поводу близорукости, она ловко скрывала его за язвительными смелыми насмешками, стремясь первой посмеяться над другими, чтобы не успели посмеяться над ней. Правда, её ирония часто выглядела более злой, чем это было позволительно для дружеской насмешки, её колкости задевали людей, но Альку прощали, жалея её. Зная, что она с трудом идёт на компромиссы, помня об её остром язычке, все старались держаться от неё подальше.
Сейчас она смотрела на Людмилу с нескрываемым любопытством, наблюдая, как та выпутывается из собственных воспоминаний, и думала о том, что вот уж кто ничуть не изменился, так это Людмила. Такая же, как и в молодости! Ни одной морщинки и – странное дело – ни тени макияжа на ясном лице! Ничего, кроме яркой губной помады! Впрочем, зачем тут краска? Такие женщины, как она, могут спокойно обходиться без косметики, потому что всё в её лице – чёрные брови, тёмно-зелёные глаза, устойчивый цвет слегка смуглой кожи – всё было ярко, сочно,
