не было, а на улице почти рассвело. Скоро рядом со мной остановилась машина, потом еще одна. Вокруг меня появлялись лица, все больше и больше. Наконец ко мне подошел полицейский и сел на корточки рядом. Он о чем-то спросил, потом накрыл меня своей курткой и попросил остальных отойти, так, чтобы на месте остались только мы, когда приедет скорая. – Милла наконец поднимает глаза и смотрит на меня, наливает себе еще вина и отпивает. – Так я познакомилась с Ивером и Кенни.
– Они нашли насильников?
– А это бы что-то изменило? – мягко спрашивает Милла, рассматривая меня затуманенными глазами. – Я пыталась, Торкильд, – начинает она и наливает еще вина. – Пыталась быть ей матерью три года, прежде чем отказаться от нее. Ведь одна ее половина была моей, но в конце концов я не смогла жить с другой половиной рядом. После родов, нет, после изнасилования, во время беременности и после нее, я была совсем другим человеком, чем сейчас.
– Как это проявлялось?
Милла откидывает волосы и пьет вино.
– Таблетки, вино, одна или две, или, кажется, три неудачные попытки суицида. Только после того, как я отдала ее, начала писать и нашла Августа Мугабе и путь к выходу, или нет, путь через. – Она посылает мне краткий взгляд и снова берет бокал. – Ты сейчас думаешь о том, что увидел в первый день со мной и Йоакимом, правда? Думаешь, что нечто похожее на это ты видел из-за деревьев?
– А это так?
Милла криво улыбается, крутя в руках бокал, проводя пальцем по краю, и снова закрывает глаза.
– У нас с Оливией случился момент, когда я поняла, что если не отдам свою дочь, то это коснется и ее. – Она снова качает головой, словно чтобы прогнать картины прошлого обратно в темноту. – Может быть, я уже начала это делать, – шепчет она. – Может быть, поэтому. – Она кивает сама себе, продолжая водить пальцем вокруг края бокала. – Да, думаю так и было. – Наконец она открывает глаза. – Как думаешь, она помнит это? Помнит ли она сейчас, какой я была?
– Я не знаю, – отвечаю я.
Мне приходит в голову, что она мечется от обнаженной искренности до высоких стен, и часто в рамках одного предложения, а ее глаза – словно вращающиеся двери. Только одно я еще не решил точно – сама ли она управляет дверьми, или они управляют ею. Открывают и разоблачают изнутри против ее воли, как это делают мои.
– Потом стало легче, я переехала сюда в Осло, начала писать, нашла способы держать Оливию и случившееся на расстоянии вытянутой руки. В мою жизнь пришел Август Мугабе, стал неким субститутом, моим носителем боли, через которого и вместе с которым я могла существовать. До тех пор, пока этого не стало недостаточно, пока тоска по моей части в ней стала слишком сильной, и я поняла, что пришло время предстать перед тем, что случилось, лицом к лицу, и попросить прощения. Посмотреть, не получится ли из этого все же что-то хорошее.
– Почему я? – спрашиваю я после долгой паузы. – Из всех, кого ты могла нанять для помощи, почему ты выбрала именно меня?
Милла наливает себе еще вина.
– Мой психотерапевт упомянула
