сахарка.
И всё же она умела видеть, а я не могу. Анна Веда. Господин Од хвалил её, что странно вдвойне. Да чёрт с ней.
Я шёл пешком к особняку мастера Ёркина, с грустью припоминая моё благодушное обещание составить Виррину компанию. Совет мудрствующих господ собирался раз в три месяца. Сегодня внеплановое совещание. На повестке нечто важное. Судьбу мира решать будем! Из-под забора хлипкого, деревянного, крашенного ещё при царёвом дедушке, на меня рычал длинный собачий нос. Остальному псу в щель протиснуться не удавалось.
В поместье Ёркина жил такой же, лохматый и злой. Виррин однажды часа два ругался с мастером судов и верфей, вымаливая лучшую долю для пса.
У ворот, в добрых четыре метра, топтался крапчатый петух. Привратник с интересом разглядывал меня, мою трость, мои ботинки и мантию, а пригласительный не спросил. От ворот до двери меня провожала парочка лакеев с пистолетами за пазухой. Я и раньше догадывался, что Ёркин параноик, м-да…
– Ах, Галвин! Вот и вы? Как дорога? Легка? Мы специально под расписание поездов ради вас, мой дорогой, подстроились. Машиной так и не обзавелись?
– Здравствуйте.
Один у двери, один в прихожей, пять, семь, не меньше шестнадцати пар обуви, три зонтика и пальто моего лучшего друга. Бежать, уже как бы поздно, а отбиться, чёрт, не отобьюсь. Разве, что окно тростью кокнуть, и пока все будут дружно обсуждать бренность кремнезема, выскочить топориком в хризантемы.
– Добрый, сударыня, – я вежливо поклонился. Интересно, сохранит ли прислужница эту сладкую улыбку, если я-таки выпрыгну в окно? – Мастер Виррин уже пришёл?
– Виррин? – её тонюсенькие серые брови мгновенно выгнулись в две нелепые дуги. – Од, – одними губами добавила девушка, а потом резким движением распрямилась, задрала подбородок, точь-в-точь Килвин на параде. Готов поспорить, поклясться, я слышал, как скрипнули её накрахмаленные кружева на воротничке и ниже, но блузка, обыкновенная кремово-белая, треть города в таких ходит, а Анна нет… блузка осталась цела. – Извольте поторопиться, господин, вас ждут.
На махровых коврах следы ботинок, желтая пригородная пыль. Астрами пахнет, дубками и спиртом, одеколоном, простите. Жёлтые мелкие, жёлтые крупные цветы кренятся в напольных вазах. Вазы роскошные – на разводах горячей эмали пляшут полуголые заморские танцовщицы.
– Добрый день.
Коридор заканчивается, а вместе с ним окна. В зале тесно, в зале душно, в зале люди. Я мальчишка. Я покорно прохожу к центру зала. Встаю. Встал и выпрямился.
– Добрый, добрый! – радушно согласился бородач в искристо-зелёном балахоне, мастер экологии. Это он петицию «чистки» карильдских лесов подписал. Десять гектаров в никуда, завод построили. – Вы присаживаться не спешите. Вон там встаньте.
– Эй, Галвин! – барон вышагнул из-за чьей-то спины и, не снявши перчатки, протянул мне руку. – Делишки как? Жёнку не нашёл ещё? – Я закивал, замотал головой. – На тридцать первое не планируй ничего,
