упустил змея. Мама подошла к нему, они разговорились, смеялись, короче, змей улетел. Лика долго смотрела в небо, задрав голову, пока у неё не заболела шея. Потом они нарвали каких-то полевых цветов, лютиков, васильков, ковыля. Лика помнит, как красиво колышется мягкий пушистый белый ковыль, когда его треплет ветер. И мамины волосы как тот ковыль, такие же мягкие. Сама Лика цветы не рвала, папа не разрешил. Ей нельзя много тревожить руки, кисти не перебинтованы, но всё равно кожа ползёт с них слоями.
Как это – ползёт слоями? На острове есть змеи, динодоны, метровые, коричневые с чёрными пятнами. Раз папа принёс домой кожу динодона – лёгкий прозрачный футляр, почти невесомый, на котором слабо отпечатался рисунок настоящей новой шкуры. Слезшая кожа мягкая и немного липкая, она шелушится и мнётся, а когда засохнет, то легко ломается. Очень странно и противно держать в руках такой футляр от змеи. Вот и у Лики так же, как у того динодона. Интересно, когда змея сбрасывает кожу, она умирает? Наверно, нет. А она сама?
В комнату заглядывает мама и тревожно смотрит на дочь.
– Господи, Лика, опять встала ни свет ни заря. – У мамы немного усталый голос, она вчера сидела до половины третьего ночи, проверяла письменные работы учеников. Ох, как же Лика не любит это словосочетание – письменные работы. В такие минуты к маме лучше не подходить, её даже папа боится. – Слезь со стола.
Лика спрыгивает на пол. Мама вздрагивает.
– Ты с ума сошла! – Её голос окатывает Лику ушатом холодной воды. – Сколько раз я тебе говорила, нельзя так резко двигаться! Нельзя прыгать. Покажи ноги, живо!
Так, сейчас надо втянуть голову поглубже в плечи и зажмуриться, чтобы мама ещё больше не разозлилась. Нет, она никогда не бьёт Лику, пальцем не трогает. Только кричит, а вечером иногда плачет, уткнувшись в свои письменные работы. Лике жалко маму, она покорно садится на раскладушку, ёрзает на ней, стараясь издавать как можно меньше скрипа, осторожно вытягивает ноги. Мама внимательно смотрит, не появилась ли на бинтах опять кровь. Ноги у Лики от бёдер до пяток перемотаны бинтами, вонючими, не меняемыми по два-три дня, бинтами, под которыми все зудится и чешется, а расчёсывать нельзя. Лика раньше расчёсывала бинты, только потом ещё больней.
Мама придирчива, встала не с той ноги, не иначе.
– Лик, сейчас мне некогда, – говорит она, бегая по кухне и накладывая дочке овсяную кашу. Ужасная бурда, но она укрепляет клетки кожи. Так говорит дядя Коля, он геркулесом кормит своих кролов, и они у него здоровенные, толстые. Мама прислушивается к каждому слову дяди Коли, а папа его терпеть не может. А Лика боится. – Я приду к трём часам и сделаю тебе перевязку. Лежи в кровати, поняла? – Лика трясёт головой. – Можешь включить телевизор. – Мама привыкла командовать, в школе очень громко, приходится постоянно кричать, и мамин голос хриплый именно из-за этого. – Еда в холодильнике, я оставила немного каши в кастрюле. Всё, давай, пока.
Мама мельком смотрит на
