Не полагается северянке знатного рода передо мной на коленях стоять.
Ласлава, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие глаза, заспешила:
– Что ты? Что ты? Ты мне дочь спасла. – Говорила и поднималась с колен Ласлава, испытывая неловкость от своего необдуманного поступка. Права знахарка, – не подобает ей так себя вести. Но для материнской благодарности знатность не важна. – До смертного часа тебе обязана. Чего хочешь, проси, всё исполню.
– Что просить-то? – задумалась Кривозубая. – У меня вроде всё есть. Ладно мне кланяться, на дочь взгляни.
Ласлава, желая этого больше всего, в то же время боялась смотреть на Синеокую. Лучше ей самой живьём гореть, чем знать, как страдает доченька, лучше медведь её бы саму в клочья изодрал, чем изувечили, истерзали ее кровинушку. Она боялась даже прикоснуться к ней, лишь, прижав к груди руки и покачиваясь, безотрывно смотрела на осунувшееся, бледное лицо дочери. Она могла так стоять долго, но Кривозубой такое бездействие быстро надоело, она встала, подошла к больной, пощупала лоб, послушала дыхание и обратилась к Лаславе.
– Ладно убиваться тебе. Дева жива. Только оказия такая выходит. – Ведунья задумалась, сказывать матери или Нахабу сначала передать. – Проклятие от Чернобога в силе осталось.
Ласлава встрепенулась.
– Как осталось?..
– Не быть Синеокой замужней.
– Ты что говоришь, старуха?! – Ласлава угрожающе шагнула к знахарке.
– Вот твоя благодарность какая? Быстро ты свои слова забываешь. – Теперь уже Кривозубая наступала на северянку.
Ласлава сникла и низко поклонилась знахарке.
– Виновата я, прости, – попросила она.
Знахарка, понимая, что Ласлава это не со зла, a от горя, нахлынувшего на нее, снисходительно ответила.
– Кто б другой был… – Кривозубая, сжав маленький кулак, погрозила им. – Ты, я знаю, добрая, и имя у тебя такое. Под стать нраву.
– Разъясни мне, Кривозубая, слова свои, – опять попросила Ласлава.
– Ты сама взгляни и раскинь мыслями. Видишь, где рана?
Ласлава знала, что лесной ранил дочь в грудь, и, если бы меч не прошел вскользь (видно, Синеокая в последний миг отпрянула от нападающего, да еще женская грудь не встала на пути наконечника), её бы уже не было. Но почему дочь не сможет расплести косы, стать женой, a значит, и родить дите, не понимала.
– В разум не возьму. Разъясни мне, глупой. – Ласлава дотронулась до руки дочери, решилась, взяла ее ладонь в свою и стала ждать ответа.
– Что говорить-то? Кому нужна замужняя такая?.. Кому захочется ласкать изувеченную, с одной грудью? – Словно раздумывая, говорила знахарка. – Грудь меч сдержать сдержала, а сама не уцелела. Одни клочья. Я еще постаралась. Куски, какие висели, обрезала. Кровь там несильно бежит, а вот гнильё вмиг возьмется и не уследишь. Вот так. Ну, ничего. Я её к себе возьму.
– Как к себе? Зачем?
– Она смекалистая.
