грудь, —чтоб настоящей не в убыток,
чтоб телу верилось в любовь…
Но веры нет, когда судьбой
ты счёл не храм,
а вход в калитку.
Один плюс один
Пересохшему озеру нечего
о себе рассказать отражению.
По нему не скучают купания,
и напиться никто не спешит.
Пересохшее озеро вечером
доверяет единственной женщине —
подружиться покойными спальнями
и наутро воскреснуть – и жить!
Там или здесь?
Пришёл бы кто-нибудь сказать,
какая нынче там погода —
хотя без разницы погода,
да и без разницы слова,
когда насмотришься в глаза
рисунков старого блокнота —
и вспоминаешь: это – кто-то,
а кто – не вспомнишь…
Рукава
лишь по одной привычке чтут
запястья женщины замёрзшей —
и пусть у них другая кожа
и запах выветрился весь,
но и привычка – тоже труд,
когда почти на жизнь похожа.
И ты выходишь осторожно
за дверь, на улицу.
Я – есть?
Дыхание зари
Из написанных раньше
Если когда-нибудь станет неважным,
что мы любили на грешной земле,
пусть этот мир оригами отважным
к новому миру успеет взлететь.
Пыль золотая ночного кострища
плечи мои на рассвете томит.
Сделай огонь моей памяти тише.
Пусть отдыхает, поспит.
Сделай зарю новолунною фразой —
чтобы молчали и свет, и слова.
Я в темноте узна’ю тебя сразу —
запах и сон целовать.
Я – твоя кожа, одетая в кожу.
Как тебе в теле моем поутру?
Мне в твоем теле все муки дороже.
Спи…
Я еще погорю…
Без любви
Без любви выгорают и строки.
Автогену стал лёд по душе.
Я надеялась, что одиноким
после смерти спокойней уже.
Но одна нелюбовь за другою
прорастают ожогом во мне.
Странно чувствовать, что неживою
ощущаешь живое вдвойне.
Странно всё, что забыться не может,
не случившись ни разу. Урок
раньше знания. Лёд обезвожен,
а на деле – сильнее промок.
«Ну вот почти и не пишу…»
Ну вот почти и не пишу…
Хотя и раньше не писала:
слова словечками кривляла
и верила, что скорбный шут
обманет разом смех и слёзы,
стихи и чуточку себя,
когда поймёт, что стих и я —
одно и то же, —
только в прозе.
Но проза та не знает слов.
Дожить до радости – и ладно,
когда и радость —
лишь
