и стих.
В проеме двери в клубах морозного пара показалось широкое, заросшее рыжей щетиной и красное от мороза лицо в черной каракулевой папахе. Пытливо, по-хозяйски осмотревши с порога всех троих , он неспешно вложил револьвер в кобуру и стал спускаться вниз, хитровато ухмыляясь и приглаживая пышные усы:
-А я ить… Э-хе-хе-хе… А я ить, -довольно шмыгая носом возбужденно заговорил он, -и говорю ноне утречком начдиву… Говорю ему, што тута…, где-то тута их санчасть должна кошеваться… Хе-хе-хе…,– он неожиданно громко хлопнул ладонью о ладонь, картинно развел их широко в стороны, приседая и выпятив грудь, -э-эх!! А вот и ба-а-арыш-ни… Ин-сти… ту-точ-ки. Сладкие вы мои-и-и… Ягод-ки… Шевяков! – вдруг стальным голосом крикнул он наверх, тому, молодому, не поворачивая головы, -давай их в хутор…, сдашь их Терещенке, скажешь, што мои, мол. И… смот-р-р-и мне ! Упустишь – убью!.. Скажи Зинке, штоб как следовает обыскала их… А то мало ли… што. Всякие попадаются!.. Ну и…, -он уже голосом помягче добавил бойцу, -накормить, обмыть-подмыть, сам знаешь, эхе-хе-хе… К вечеру понадобятся.
Высокорослая рябая деваха, одетая в черный матросский теплый бушлат поверх затрепанной юбки из шинельного сукна, что-то сердито ворча, затоптавши окурок в снег, грубо втолкнула их в жарко натопленную баню:
– Не боись! Наши не стрельнут! Мы Сенькины!.. Ну, покуражатся… Наше дело – бабье… Оприходують, да и отпустять, жеребчики. А што? Война, девоньки! – и по-мужичьи зло сплюнула в белый девственный снег.
Снаружи пронзительно загремела щеколда. Оцепенело пленницы молча опустились на заскорузлую скамью у бревенчатой стенки. Ольга в немом ужасе вдруг подумала, что их ждет. Сестры, угрюмо опустив головы, жались друг к дружке. Керосиновый фонарь тускло светился в углу. Да шипела капающая на раскаленный дикий камень вода. Было душно.
Тяжко вздохнув, Ольга стала раздеваться:
-Эх! Хоть помыться на после.., за две недели, а?!– и, встретив недоуменные взгляды сестер, уже твердо добавила:
-Надо жить, девушки, а что будет потом… Бог даст, выберемся!..
Через полчаса щеколда громыхнула вновь, та же деваха, уже в нарядном синем сарафане, с заплетенной толстой рыжей косой, хитро улыбаясь, бросила на скамью охапку свежего дамского белья:
-Давайте сюды… Ваше барахло… Вшивое. Я ево в обработку… сдам! – и расхохоталась истовым и безумным звонким смехом.
-Ну и чего ты, Быч, как тот бычок набычился?.. Али не весело тебе нынче…,– начдив всем своим мощным корпусом, туго обтянутым английским френчем и новенькой черной портупеей, вдруг повернулся в дальний угол стола, заваленного, как на купеческой свадьбе всяческой снедью и обильно уставленного бутылями с домашним вином, самогоном да наливками.
-Что за тоска-кручина тебя грызет, Быч… Во-от, -начдив провел рукой поверх голов гостей, -все мы тута… свои, братья по борьбе… Давай, без утайки, тут все свои, чужих нема.
Быч, эскадронный второй
