не знает. Тех уже нету, хто… А ты… Батю благодари…
Помолчали. Гришкины глаза вдруг заблестели, забегали, он выдавил:
-Со мной… пойдешь?
Митрофан отвернулся, ничего не сказал.
Дверь в сени скрипнула, показался в одной старой кацавейке на исподнем Панкрат Кузьмич:
-Пошто мерзнете? Ночь-полночь! Тебя, Григорий, уж заждалися… Кой хто!! –выдохнул он. Постелила, небось, давно… Ждеть! Ступай, я Воронку сенца и сам подкину… Да и тебе, Митроха, отдыхать пора. Завтре с Песчанки лобогрейку нам привезуть, там работы хва-а-тить…, -и, еще что-то ворча себе под нос, прошел, покашливая, оставляя след на свежем снежку, в нужник.
Митрофан повернулся что-то сказать еще, но Григория уже не было. Вздохнул тяжко, бросил в снег окурок и прошел к себе в низенькую пристройку, где ему определил жить с самого первого дня хозяин. Лег в гимнастерке, как был. Немного поворочался, озяб. Подложил сухих дровишек в печурку и под ихний веселый перетреск тут же заснул.
Старик, несмотря на тягучее нытье в суставах (к теплу, видать!), поднялся, кряхтя и охая, еще до скупой январской зорьки. Вышел во двор, потоптался-потоптался, услыхавши возню и негромкий говор в конюшне, прошмыгнул туда. Там Гришка уже в полном снаряжении, при шашке и карабине, затягивал подпруги, приговаривая Воронку на ухо что-то ласковое.
-Аль трогаеся ты уже, сынок? Пошто ж так, до зори?
-В степу беляков еще полно, –буркнул Гришка сердито, – шайками бродять, как неприкаянные. До свету надо мене на Мечетку выскочить, папаша.
-А ты…, -сперло у Кузьмича дых, – хучь.., попрощался?
-Детишков будить Саньке я и сам… не велел, -Гришка скупо улыбнулся, тут же упрятав улыбку в мокрые усы, -а мамаше поклон Вы сами передайте. К Паске прибуду еще, вот займем тока Новочеркасскую. Город энто больно зажитошный, уж я подарков вам на всех навезу!
Он вывел гарцующего от утреннего морозца жеребца из конюшни, слегка приобнял старика, придерживая звякнувший эфес сабли, лихо вскочил в седло.
-Ты…, ты скажи мне…, сынок! –Панкрат Кузьмич ухватился рукой за повод, проглотил сухой ком, смахнул навернувшуюся слезину, -ты вот…, кады гром, к примеру, гремить…, али там…, пушка гахнеть…, все одно, уже… и не хрестишься, али как? Анти-рес имею!..
-Нам, папаша, -Гришка, скупо усмехнувшись в усы, чуть наклонился, еле сдерживая хрипящего Воронка, -коли громов бояться, то и вовек воли не видать! Вы… прощевайте, коли што!
Жеребец, упершись в снег передними чулковатыми ногами, вдруг присел чуть и понесся вскачь, в сереющую быстро темень.
-А молотобой-то… у Вас… знатный, папаша! –услыхал Панкрат Кузьмич уже сквозь глухой топот, удаляющийся в едва светлеющие скупые сумерки.
Старик перекрестил ему вслед, тяжко вздохнул, потоптался, стукнул пальцами в покосившееся окошко Митрохе:
-Подъем, служивый!
