гортанно галдели над головой.
Сладко тлели горячими угольками где-то в самой глубине его груди ночные Санькины ласки:
-Соловая я, Гришенька… Ноне. Рожу вот теперь тебе… под самые Покрова… ишшо… сынку. Али доню… – и жарко целовала, целовала, целовала, щедро изливая ему на мокрую грудь свои истосковавшиеся бабьи слезы.
-Што же…, -ворковал в ответ захмелевший и оттаявший от войны да разлуки Гришка, – рожай, што ль… К Покровам, дасть Бог, и я уж прибуду… Кончим войну…
И от тех воспоминаний накатывала теперь Гришке теплая волна на грудь.
Да голодной волчицей одиноко выла в холодную темень душа.
В середине декабря, едва заняли Богучар, выбив беляков с Петропавловки, отозвал его в сторонку невесть откуда взявшийся мужичок, вроде как из обозных, нагловато ухмыльнувшись, вынул из-за пазухи кисет, протянул Гришке, тыча тонким немужичьим пальцем на вышитые цветной ниткой два слова: « Убери Микеладзе!» Высыпал ему в раскрытую ладонь душистый самосад, вывернул наизнанку кисет… Пока тот переваривал , что бы это значило, мужичок тот растворился в серой массе народу.
Приказ от Крестинского был прост ой, да…
Тихо пристрелить ненавидимого всем корпусом, недавно присланного комиссара, которому и без Гришки было опасно появляться в иных бригадах в одиночку даже днем, особого труда не составляло. Но зачем? Чем этот добродушный грузин так опасен… Крестинскому? Не-ет! Тут они явно… под Мокеича копають!
В сгустившихся вечерних сумерках вдруг забрехали где-то впереди собаки, приветливо замерцали желтые огоньки, Воронок, почуявши чужие стойла, настороженно повел ушами. Уже подняв было плеть, Гришка вяло опустил руку. «Хто там?.., -стучало в висках, -свои аль чужие?..Нарвешся еще, как на грех…» Оглядевшись, заприметил невдалеке укрытый тяжелой снеговой шапкой покосившийся стог. Подъехал поближе, постоял, всматриваясь и вслушиваясь. «Хорошее место для дозора, и коней укрыть можно…» Вынув револьвер, спешился и, прикрываясь корпусом Воронка, медленно обошел стог. Никого. С под – ветра вырыл себе кубло, зарылся, как волк, угрелся, задремал, намотавши на левое запястье повод, в правой руке держа на весу револьвер.
Воронок, отфыркиваясь, мерно жевал преловатое прошлогоднее сено, изредка подымая голову на редкий недалекий брех хуторских собак.
Едва мирно запели в сумерках зари ленивые петухи, оглашая морозный воздух звонким роскриком, тронулся дальше. Оставалось, до Зверево, по всем приметам, верст десять.
Уже на станции, неожиданно вынырнув из-за грохочущего скопища вагонов и платформ, вдруг окружили его шестеро конных с винтами наготове. Один из них красномордый в потертой кожаной тужурке хмуро приказал:
-За нами, Григорий Остапенко. И – не балуй!..
В незнакомом штабном вагоне было тепло и чисто, не в пример ихнему штабу. У Гришки со словами: «Прости, товарищ, порядок есть порядок!» –забрали
