бывали крупными и малыми, и к сим последним я вечно рвался примкнуть! Ратник был из меня еще никудышный, но разведка, добыча – в этих делах я не плоховал! Однажды взяли меня наши охотники на опасное дело. Нас было всего шестеро. Мы переплыли Днепр на лодке и проникли во вражеский лагерь. Похитили там кое-что из снеди, но самое главное – знамя! Я лично срезал его с древка и спрятал под исподним, на груди. Можешь ли ты представить мой восторг, когда я поднес отцу свой первый боевой трофей?!
– Должно быть, дедушка очень гордился тобой?
– Да… Он поднял меня на руки и сказал: «Быть тебе, Иванушка, славным воином! Мужай, сынок!» – из невидящих глаз Ивана потекли слезы. – И такого-то человека в предательстве обвинить, псам скормить… Господи! Да уж лучше бы на престол…
Теплая ручонка в испуге заградила готовые вымолвить крамолу уста:
– Тише, тятенька! Стража услышит – беда будет!
– Куда уж большей-то беде… Все беды наши – от тех, что бьют в спину…
Беда для Смоленска, как и для всей Руси пришла со смертью ее верного непобедимого витязя – молодого князя Скопина-Шуйского. Поговаривали, что не своею смертью умер сей Богом благословленный для защиты Московского Царства воевода, но был отравлен женою царского брата Димитрия. Дочь приснопамятного Малюты Скуратова, она была ничуть не добрее своего кровавого отца. Шуйские ревновали к славе 23-летнего племянника, к той великой любви, которую питал к нему народ русский, презиравший их самих. Это перед победоносным Скопиным падали ниц русские люди, это его наградили они титулом отца Отечества. То был новый Невский, солнце Земли Русской… И безумные губители его не понимали в самоослеплении своем, что себя же лишили единственной своей опоры.
Вскоре войско Дмитрия Шуйского было разгромлено ляхами у деревни Клушино. Царский брат позорно бежал. Разбежалось и все русское войско. Один из отрядов его присягнул на верность польскому королевичу Владиславу, к ляхам же перешли и наемники.
Этот разгром стал смертным приговором Царю Василию. Собственные бояре свели его с престола, усадили в сани и отправили… в Речь Посполитую, признав в качестве нового московского Государя королевича Владислава.
Иван помнил побагровевшее лицо отца, когда читал он сии позорные известия. Отныне Смоленск оставался один. Отныне он должен был противостоять не только внешнему врагу, но и самой Москве, с тем врагом осоюзившейся! Несколькими месяцами раньше на предложение короля Сигизмунда сдать город Шеин от имени войска, духовенства и горожан ответил: «Мы в храме Божией Матери дали обет не изменять Государю нашему Василию Ивановичу, а тебе, Литовскому королю и твоим панам не раболепствовать вовек!» Теперь Василий Иванович стал пленником. Польские ратные люди стояли в Москве. Московские бояре готовы были целовать крест Владиславу, и лишь патриарх Гермоген не допускал того бесчестия, требуя, чтобы иноземный царевич сперва принял православную веру.
Соблюдать
