то же освещение на сцене и те же слова зазвучат в пространстве; однако вместо молчания их ожидает целый мир звуков: заскрипят сиденья, в руках рассеянно зашуршат программки, старики упрямо закашляют. Через пласты равнодушия утонченные слова должны будут проложить себе путь к непокорной, пресыщенной публике. Соберутся люди, внимательные к своему пищеварению, к своему горлу, к своим красивым одеждам, к своим семейным историям – скучающие критики, недоброжелательные друзья. Иметь притязания заинтересовать их растерянностью Брута – что за немыслимая затея; их требовалось взять неожиданностью, наперекор им самим: размеренной, невыразительной игры Тедеско для этого недостаточно.
Пьер опустил голову; Франсуаза пожалела, что не вернулась и не села рядом с ним. О чем он думал? Впервые он применял свои эстетические принципы в таком большом масштабе и с такой энергией; он сам подбирал всех актеров, по его указаниям Франсуаза адаптировала пьесу, даже декоратор подчинялся его установкам. Если он добьется успеха, то окончательно заставит принять свою концепцию театра и искусства. Стиснутые руки Франсуазы слегка вспотели.
«А между тем на работу и деньги мы не скупились, – подумала она с комком в горле. – В случае неудачи мы долгое время не в состоянии будем даже начать все сначала».
– Подожди, – вмешался вдруг Пьер. Он поднялся на сцену. Тедеско замер.
– То, что ты делаешь, это хорошо, – сказал Пьер, – это совершенно правильно; вот только, видишь ли, ты играешь слова, ты недостаточно отыгрываешь ситуацию; мне хотелось бы, чтобы ты сохранил те же нюансы, но на другой основе.
Склонив голову, Пьер прислонился к стене. Франсуаза расслабилась.
Пьер не умел говорить с актерами, его смущала необходимость приноравливаться к ним; но показывая роль, он бывал изумителен.
– Да, только смерть его: нет у меня причины личной возмущаться им, лишь благо общее…[1]
Франсуаза смотрела на чудо с неиссякающим удивлением; у Пьера не было ни малейших физических данных для роли: коренастый, черты лица неправильные, а между тем, когда он поднял голову, это был Брут собственной персоной, обративший к небу измученное лицо.
Жербер наклонился к Франсуазе. Он подошел и сел сзади нее, а она этого не заметила.
– Чем хуже у него настроение, тем он изумительней, – сказал Жербер. – В эту минуту он вне себя от ярости.
– Есть из-за чего, – ответила Франсуаза. – Вы думаете, Тедеско в конечном счете справится со своей ролью?
– Он уже в ней, – ответил Жербер. – Стоит лишь положить начало, и остальное последует.
– Вот видишь, – говорил Пьер, – нужно взять именно такой тон, а дальше можешь играть сдержанно сколько угодно, я почувствую волнение; если нет волнения, все пропало.
Склонив голову, Тедеско прислонился к стене.
– Другого средства нет, он должен умереть: что до меня, нет у меня причины личной возмущаться им, лишь благо общее я должен соблюсти.
Франсуаза торжествующе улыбнулась Жерберу; казалось, все так просто; и однако
Уильям Шекспир. Юлий Цезарь. (
