вечерья
и шорох остыло-кружащихся стен.
Полны сквозняками, безумьем, безверьем
все ниточки траурных, сжавшихся вен.
Болезнь проникает всё глубже и чётче,
вонзаясь в остатки живых ещё пор.
И росчерк врачебный становится жёстче,
и сим знаменует простой приговор…
Паника
Ржавым поносом и воем протяжным,
вновь извергая комочья и муть,
кашлем увесистым, рвотою влажной
трубы домовные льются, блюют.
Жители строем, едино иль парно
к дому шагают меж ливней, теней.
Окна жильцы конопатят ударно,
спешно ровняют все створы дверей.
Даже красавицы кутают лица
в шарфы, косынки и ворот пальто.
Каждый чего-то стыдится, боится.
Небо вдруг стало большим решетом.
Бороды чаще свисают и с юных.
Шмыгают чаще больные носы.
Мусор и листья, как мокрые дюны.
Страх предвещают любые часы.
Рвань облетает с дерев и построек.
Нервы искрят и гудят провода.
Падает даже и тот, кто был стоек.
Земь устилают листва и вода.
Такт забывают бегущие в транспорт.
Холод сжимает душонки в зерно.
Будто побег из посёлков цыганских
граждан, которым так стало дрянно.
Прячутся мухи меж рам и в подъезды.
Гнилью оделся любой огород.
Непромоканье важнее всей чести.
В городе паника – осень идёт…
Царь горы
Забравшийся наверх, всю слабь поборовший,
откинувший немощь, сомнения течь,
оставивший низость идей у подножья,
обмазался маслом и вытащил меч,
чтоб высь охранить от набегов плебеев,
подползов шпионов и алчных смельцов,
и зависти сильных, дурных, беднотеев,
безумцев и жаждущих славы бойцов.
Себя и владенья свои защищая,
возвёл загражденья, крапивный посев,
терновые кущи вдоль вышнего рая,
и сам возвеличился, будто бы лев!
Расставил заслоны, колюче-сплетенья
и выставил щит, чтоб атаки отбить,
чтоб как можно дольше в своём обретеньи
велико и гордо, надмирно прожить!
Сизое семя
Подсолнуха семечко – голубь,
неделю уже не кружит;
укрыв лужи грязную прорубь,
нетронуто, мёртво лежит.
