кто лишен оных. Это больше всего бесило этих трудяг, привыкших полагаться лишь на себя. В бессильной злобе, молча, они терпели боль, которую причиняли им выпущенные в них словесные стрелы «элитариков», несущие издевку, высокомерие, пренебрежение, превосходство. Одного из этих бывших работяг назначили старостой группы. Борис был высоким худощавым парнем со впалыми щеками, маленькими, широко расставленными глазами и тонкими, бескровными, всегда плотно сжатыми губами.
Как-то, в канун ноябрьских праздников, студентов собрали перед зданием вуза и заставили идти в колонне с целью подготовки к демонстрации на площади им. Ленина. Молодежь должна была научиться шагать ровным строем и в нужный момент слаженно и дружно крикнуть «ура». Сначала слишком долго собирались студенты, затем началась организационная возня… Нервничало руководство; беспокоились старосты, отвечавшие за порядок в группах. Как ни старались, никак не получалось цельной, организованной колонны: ее потенциальные участники представляли собой трудно управляемую ленивую толпу. Борис, очень ответственный и законопослушный человек, казалось, переживал больше всех. Он никак не мог добиться, чтобы его группа выстроилась, как положено. Самым неуправляемым оказался Сыз (сын завкафедрой), который вообще послал Бориса подальше. Наконец, терпение у Бориса лопнуло, и он попытался применить силу. Но сразу же пожалел об этом: к нему тотчас подскочил парень из соседней группы.
– Слушай меня: если хоть один волос упадет с его головы, я твоей рожей пройдусь по отопительной батарее, – прошипел заступник и при этом несколько раз встряхнул Бориса, вцепившись в лацканы его пиджака.
Борис вполне мог бы справиться с ним и в одиночку. Но тот так решительно встал на защиту Сыза, что в нем шевельнулось чувство страха. Он явно струсил и, оставив без ответа прямое оскорбление в свой адрес, отступил. С тех пор он всегда говорил с Сызом только извиняющимся тоном. А ведь учился с первого и до последнего дня с каким-то остервенением, буквально вгрызаясь в учебники, штудируя их десятки раз. В отличие от своих дружков – Вовы, Славика и Карена, – он был болезненно самолюбив и не хотел мириться с обстоятельствами, определившими его жизнь. Борис был из тех, кто жаждал побороть свою судьбу: любил командовать, был лидером в своей группировке и даже пытался утвердиться в роли вожака всей группы. Но это ему так и не удалось. Средний эшелон хоть и побаивался его, но тоже считал его недостойным быть над ними. «Середняки» не любили его за стремление подчинить их себе, командовать ими, отдавать приказы. Они глумились над его солдафонскими замашками, которые он принес из армии и пытался применить в стенах вуза. Все пять лет учебы Борису приходилось получать нахлобучки из-за чьих-то бесчисленных опозданий, неуважительных пропусков занятий, всякого рода чрезвычайных происшествий. Его доводило до бешенства то, что нарушители, в основном эти самые сынки, делали свое черное дело, оставаясь при этом в тени, а он должен был часами
