растоптанными солдатскими ботинками, никакого желания завязывать общение у неё не вызывали.
Не говоря уже о бросающихся в глаза своими остро заточенными кромками мачете-подобных полосках металла с обмотанными чем-то, напоминающим неровно нарезанные лоскуты подозрительно тонкой и не менее настораживающе бледной, полупрозрачной кожи рукоятками, имеющихся у всех, кто брал её во всё более и более тесно сжимающееся кольцо.
У кого-то они были крепко зажаты в жилистых, отмеченных отчётливо видимыми тёмными линиями вздувшихся вен, руках.
У других беспечно болтались на поясе.
У некоторых хищно выглядывали из-за спины.
Ярко блестящий в свете близкого к полуденному солнца стальной кончик нелепо смотрящегося в её хрупкой девичьей руке не по-детски большого чёрного зонта, выполненного в виде трости, всё это время быстро чертил в жарком воздухе, будто живя своей собственной жизнью, какие-то невидимые для большинства присутствующих знаки.
Но мы-то с вами знаем, что большинство – это всё же не совсем все.
– Не слишком ли витиевато? – раздался вдруг ниоткуда негромкий голос. – Подвергнуть всех присутствующих мужчин десяти казням египетским? Опять воюем с кем-то, сударь? И снова в чужом теле?
– Что?! Кто здесь?! Почему только сейчас?! А где?! Из кого Вы говорите?! – отреагировала девочка на услышанное ею очень эмоционально, с отчётливо вдруг зазвучавшими в голосе нотками надежды.
– Вы действительно надеетесь удивить их грязной водой с лягушками и мошкарой? Или полагаете, что эти Ваши поклонники саранчи испугаются?
– Что всё это значит, извольте объясниться!
– Ах, всё то же повелительное наклонение…
– Что такое это Ваше «повелительное наклонение»?! И как мне отвязаться от этих Ваших туземцев?!
– Разве оно моё? Это же Вы мной пытаетесь повелевать, а не я Вами. И люди, которых Вы не совсем точно назвали туземцами, не мои. Они – Ваши… эмм… почитатели, так сказать. Хотя, скорее загонщики.
– Что здесь происходит?!
– Думаю, не склонен я сейчас давать бесплатные консультации.
– Сколько стоят платные?
– Сегодня – нисколько.
– То есть, даром?
– То есть, у меня выходной.
– А если очень надо?
– Кому?
– Мне!
– Значит, не мне. Пока! Приятной вечности!
– Постойте! Вы что, меня здесь вот так просто бросите?
«Как говаривал один немецкий священник…», – потянулся спросонья внутри меня мой внутренний.
«Ты о пасторе Нимёллере4? – уточнил я у своего внутреннего. – Так мы же никого ещё и не бросили».
– А почему не работают мои… э…
– Заклинания?
– Да! Почему?!
«Очевидно потому, что причины есть тому», – вздумалось блеснуть внутри меня своей поэтической жилкой моему внутреннему.
Мартин Нимёллер – протестантский пастор, узник фашистского концлагеря Дахау. Именно ему принадлежит авторство вот этого:
«Когда нацисты пришли за коммунистами, я промолчал, – я же не коммунист.
Потом они пришли за социал-демократами, и я промолчал, – я же не социал-демократ.
Потом они пришли за членами профсоюза, и я опять промолчал, – я же не член профсоюза.
Потом они пришли за евреями, и да, я снова привычно промолчал, – я же не еврей.
А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто мог бы протестовать по этому поводу»
