снять побои и утвердить очевидное – самостоятельно, здравомыслящий человек, не сумел бы так пораниться. Это же, как божий день, было ясно!
Разгребая снежный занос, Джесси вспоминал скачущие по бумаге блошки чернильных клякс тщетной, никому ненужной правоты, когда он строчил заявление на приемную семью. Ему было тогда лет десять, и все решили слова миссис Скуди, направленные медицинским работникам:
– Этот мальчик нездоров. Вы только взгляните на его кровавые художества!
Бернадет предъявила пол кладовки, где Джесси, якобы, запирался сам, заполучив тумаков в уличных драках. Пол чулана украшали рисунки из крови, пыли, соли и слюны – мальчик забыл их стереть тогда. Пыль он долго специально не вытирал, кровь была из ранок, из носа, после сотрясения, соль он крал чуть-по-чуть из кухни, слюни – соответственно, изо рта. Джесси Оэн не знал, почему ему хотелось изобразить что-либо, он пытался таким образом запоминать, сохранять мгновения. Скуди презирали эту его странность. Они назвали это – нездоровым поведением. В итоге психологи вердиктировали склонность к суицидальным маниям у асоциального юнца и поставили на учет. А мистеру и миссис Скуди, убедившим весь честной люд в том, что они исправно заботятся о подопечном, предложили двойную компенсацию. Вся та страшная катавасия с законом завершилась тем, что Джесси поклялся больше никогда не жаловаться.
Лишь однажды, два года назад, в один жаром горящий, сентябрьский полдень, Джесси был празднично счастлив. Зачем-то, мальчишка вновь и вновь переосмысливал, прокручивал в голове загадочный образ незнакомца, необычные комплименты, слышимые им впервые в жизни, жалел и каялся, возвращая в памяти красочную картину, промелькнувшей на доли секунд, надежды. Гений из парка навязчиво последовал за сиротой. Это живое, живописное лицо с говорящей мимикой и завораживающими темными глазами не покидало Джесси даже по возвращению домой. Все мирское казалось наносным и незначительным, когда он думал: что будет через два года? Содержателям своего уголка бытового террора, монастыря унижений, мальчик, разумеется, ничего не рассказал, ибо то было чревато плачевными последствиями. В общем-то, они и наступили в скорости.
Джесси бережно хранил визитку художника у сердца, пока кто-то не пожаловал в опекунский дом. После разговора с двумя неизвестными людьми, чем-то напоминающих типично киношных сыщиков, дядька организовал натуральное побоище:
– Что ты учинил? Вонючий гаденыш! – Шенон Скуди всегда подкреплял махание кулаками и ремнем диким ором, тот раз не стал исключением.
– С кем ты связался, недоносок? Отвечай!
– Что? Ни с кем, клянусь!
– С кем заговаривал в парке? Что за художник-то такой? Почему им интересуются власти? Отвечай немедленно, дурья башка!
– Я не знаю! – вторил Джесси, – клянусь, я не знаю, кто он… просто прохожий…
– Ах, ты, тупица неблагодарная! Мать твоя, шлюха проклятая, выродила такого!
– Я не виноват! – вопил от боли воспитанник, – я никого
