деморализованный, осунувшийся, побледневший, похудевший, потухший, сжавшийся. Ира, глядя на него, не раз срывалась на слезы и в обеденный перерыв подсовывала бывшему зятю вкусности, гладила по поникшим плечам.
– Я ничего не понимаю, – говорил он ей, – в чем я виноват? Что, что я делал не так?
– Все так, Сашенька, все так ты делал, просто не судьба, понимаешь?
– Но ведь в один день, понимаете? В один день все изменилось, как будто ее подменили, как будто… – он провел перед лицом ладонью – сменили экспозицию в витрине. Как это объяснить? Что я сделал не так?
Саша не понимал, страдал, ужасался Юлечкиным насмешкам.
– Дорогой, ты такой чудесный парень, – утешала его экс-свояченица, – не страдай!
– Ира, я уже не понимаю, – поднимал он глаза, полные вселенской скорби, – а была ли любовь? У меня такое чувство, будто надо мной надругались. Использовали и выбросили.
А Юлечка ничего, лучилась энтузиазмом встретить настоящее чувство, и ни разу не проявила добра к экс-супругу. Кто-то из коллег попытался ее попрекнуть жестокостью, но Малышка скоро уверила всех, что ее желание расторгнуть брак возникло не на ровном месте:
– Вы ничего не знаете! – твердила она, и, ничего не объясняя по сути, каким-то чудом перетянула сочувствие на себя. – Я работать не могу! – восклицала Малышка. – Мне статью сдавать, а у меня конь не валялся!
Действительно, так ожидаемой научной статьи от Юлечки не последовало, и вскоре все уверились, что ей теперь не до науки, и от нее пока ничего не ждали, жалели. Незаметно для всех Саша стал виноватым в чем-то таком, что заставило Юлечку подать на развод. Вдобавок руководство получило на него анонимку, мол, он присваивает себе чужие идеи и разработки. Сашу затаскали по кабинетам, ничего не доказали, но нервы ему сильно потрепали и окончательно испортили отношение коллег, всех, кроме Ирины. Ирина отказывалась верить в непорядочность бывшего зятя и называла его на редкость чистым человеком.
Тем не менее, незаметно все, включая Иру, стали восхищаться Юлечкиной решительностью и умением отсечь ненужное и идти по жизни дальше.
– Правильно сделала, – говорило старшее поколение, – это нас воспитывали так, что терпеть надо. А зачем? Когда ничто не мешает искать свое счастье?
– У нас женщина обязательно должна быть мазохисткой! Не по сердцу человек – обруби! Молодец, Юляша, ни на кого не оглядывается, сама решает, что ей нужно!
Лишь иногда, наедине с собой, Ирина вдруг как бы опамятовалась и понимала, что в душе очень смущена ощущением, будто вся затея с браком изначально была для Малышки не более, чем спортивной забавой. Однако девочка так прямо смотрела в глаза и так мило ласкалась, прося смотреть вперед, а не назад, и совсем не смущалась вопросов о Саше, и не проявляла ни капли стыда, что подозревать ее в нечестности казалось кощунством. Она всегда была искренней, всегда.
Саша первое время искал встреч с Малышкой, надеялся, что она погорячилась, поступила опрометчиво, одумается и вернется.
