старости, выходил на центральную деревенскую площадь шаркающей походкой, осторожно переставляя ноги и с приоткрытым ртом, так как рот полностью не закрывался из-за протезов, вставленных, чтобы здороваться с односельчанами. Но несовместимость протезов жены с его ртом деда Гришу не очень смущала, а даже наоборот, вполне устраивала, так как соседи и знакомые могли по достоинству оценить его моложавый вид с полным ртом пластмассовых зубов и сказать у него за спиной:
– Ай да Гришка! Смотрите, как молодо он выглядит! У него все зубы на месте. Никак до ста лет жить будет, – при этом за глаза посмеиваясь над выжившим из ума стариком.
Хотя на самом деле выглядел он ужасно: сгорбленный, лысый, трясущийся, со слезящимися глазами, с кривой палкой, на которую он опирался двумя руками, да ещё с выпирающими изо рта, как у вампира, синеватыми зубными протезами покойной жены.
Хотя ему не было ещё и шестидесяти, но выработался он на родной животноводческой ферме так, что ему и сейчас уже можно было дать сто лет.
С двенадцати лет деда Гриша работал на ферме, сначала пастухом коров, затем скотником, а к сорока годам стал бригадиром коровника. Каждый день в пять часов утра он вставал и спешил на ферму, чтобы накормить и напоить телят, коров, выгнать их на пастбище, убрать навоз в коровниках, засыпать пол чистой соломой, подремонтировать стойла, а вечером встретить стадо с полей, завести на дойку, потом опять попоить, покормить. И так каждый день – в праздники и выходные, в дождь и жару, в снег и стужу деда Гриша не разгибался, получая за этот рабский труд почётные грамоты, благодарности, значки ударника коммунистического труда, победителя социалистических соревнований от председателя деревни, а иногда даже (на первое мая) трёшку на пропой. Руководство коровьей фермы выделило Григорию к двадцати пяти годам комнату в бараке, когда он женился на молодой доярке – весёлой толстушке, которая работала на этой же ферме. А когда у них стало четверо детей, поселили их в шлакоблочном домике с утеплёнными опилками стенами и посыпанным угольным шлаком на полу чердака, чтобы тепло не уходило зимой и жара не проникала летом. Домик стоял рядом с кладбищем и был холодный, как могила, так как раньше в нём лежали усопшие перед захоронением. Зимой приходилось топить печку круглосуточно, чтобы не замерзнуть, отчего по оконным стёклам постоянно текла вода и они были покрыты толстым слоем льда и изморозью, почти не пропускали свет с улицы, поэтому тусклая «лампочка Ильича» горела зимой в домике даже днём. Но супруги были безмерно рады, что у них есть отдельное жильё, а не общий барак, похожий на коровник, и ничего, что комнатка была только одна, в которой спали он с женой, а дети – на кухне, поближе к печке, на широких просторных нарах; справляли нужду в ведро за занавеской у дверей.
Раз в год, летом на неделю, председатель заказывал в деревню передвижной фельдшерский пункт, смонтированный в большом автобусе, и всё население деревни с удовольствием в него ходило что-нибудь полечить. Фельдшером там был младший брат председателя деревни и за свои услуги насчитывал сельчанам кругленькие
