и розовые, похожие на сердечки. Отец куда-то их дел. То ли выпустил в лес, то ли раздал по знакомым. Я решила поверить в такой вариант.
Много лет спустя, глядя на свой живот, я думала о моей собаке. Да, внутри кто-то сидел. Сомнений никаких. Я тоже буду медленно ходить. Я тоже лягу на землю. На холодную землю. Однажды голубым утром.
– Тебе надо было взять их на руки, – сказала мне одноклассница. Кроме нас в классе больше девочек не осталось. – Ты была бы им матерью. Они бы чуяли тебя по запаху и признавали только тебя.
Грустная, тонкая, как тростиночка, девочка с тревожными светлыми глазами. Мне было неприятно думать, что я такая же, но именно такой я и была. Мы обе. Она аккуратно засунула в рот небольшой сэндвич. Вернувшись домой и войдя к себе в комнату, я понюхала подмышки, чтобы почуять свой запах. Запах казался неопределенным. Так воняют любые потные подмышки. Вряд ли кто-то мог назвать этот запах домашним.
3
Настал день, когда наконец-то я обнаружила красную полоску на трусиках. В душе я тщательно помылась, наблюдая, как незнакомая мне струйка крови бежит по ногам. Из меня выпал темный желеобразный сгусток. И я бестрепетно подумала, что, наверное, сейчас умру. Но я не умерла, а надела провисевшее на двери моей спальни целый год платье из розового атласа, отороченное по нижней кромке и по вырезу белыми цветочками, с нижней юбкой, царапающей мне коленки. Оно пахло влажной затхлостью и пропиталось дешевым приторным парфюмом, которым я прилежно опрыскивала свое тело каждое утро перед школой. Я вышла в платье к отцу и крутанулась перед ним, а он достал из ящика мамин медальон и отдал мне. Но предупредил: пока не надевай.
Мы взяли такси, потому что это был особый случай, хотя ехать предстояло далеко: по извилистым улочкам соседнего городка и снова по пригороду, мимо деревянных домишек вроде нашего. Таксист достал пластиковый ящик для мороженого, в котором лежали завернутые в фольгу шоколадные сердечки. «Возьми парочку!» – настоял он, после чего поставил ящик обратно под сиденье.
– Милая девочка! – сказал он отцу, который бросил в ответ:
– Смотри за дорогой! – и улыбнулся, но как-то невесело, и потом всю оставшуюся дорогу оба не проронили ни слова.
В шоколадках были черные вишенки. Я смяла оба кусочка фольги и незаметно сунула между моим сиденьем и дверцей.
Лотерея проходила в здании, похожем на поликлинику: двухэтажное, светлого кирпича, плоская крыша. Когда мы подъехали, я увидела эмиссара, который стоял у дверей и курил, но, заметив нас, бросил окурок на дорогу. «Поздравляю», – бросил он мне и провел нас внутрь, где уже собрался народ.
Пол в зале был дощатый, обильно политый лаком, весь в царапинах от бесчисленных ног. В лаковых половицах отражались многочисленные лампы – потолочные прожекторы, лампа на столе, за которым на оранжевом пластиковом стуле сидел, скрестив ноги, мужчина в темном костюме и глядел на нас. Он смахивал на врача, но на нем не было белого халата,
