взвинтилась она, – У меня генералы из армии бегут! Шведы мне новым переворотом грозят! Гвардейцы бунтуют!! Может, они уже сейчас идут по тёмным улицам к моему дворцу, чтоб арестовать меня!!
– Как пожелаешь, – вздохнул Алексей, нехотя откидывая край одеяла, и, ища ногами меховые чуни, – Идём.
Они, закутавшись в одеяла, перешли в другие спальные покои, предназначавшиеся для гостей. Разумовский моментально нырнул в постель и захрапел. А Елизавета продолжала лежать, с тревогой глядя в потолок.
– Алексей! Алексей! – начала она снова толкать его в бок.
– М-м?!
– Скажи, как ты думаешь, они, и вправду, могут захотеть вернуть на престол Анькиного отпрыска?!
– М-м…
– Господи! Он же сейчас в Риге!! Прямо у шведов на ладони! И, стоит им только захотеть…
Она схватила колокольчик, и оглушительно затрезвонила им, вызывая секретаря.
– Что такое?! – переполошился Разумовский, подскакивая.
– Я должна продиктовать приказ!
– Какой ещё приказ? Лизонька!! Ночь на дворе!
– Спрятать эту чёртову семейку от греха! В более надёжное место!!
– Что, прямо сейчас, посреди ночи?
– Да! Сейчас!! – огрызнулась она.
– Довольно! С меня хватит, – Разумовский забрал подушку и соскользнул с постели, – Я иду спать один.
– Ну, и уходи!! Бесчувственный чурбан! – в слезах выкрикнула ему в спину Елизавета, – И как ты можешь спать, зная, что моя жизнь под угрозой?!!
Рига
13 декабря 1742 года, в Ригу примчался гонец из Петербурга с письмом от Елизаветы:
– «Приказываю: всё семейство с прислугой незамедлительно перевезти в военную крепость Дюнамюнде. Переезд произвести ночью тайно, чтоб ни одна живая душа в Риге о том не ведала», – прочёл Василий Фёдорович Салтыков и озадаченно провёл ладошкой по лысине.
– Незамедлительно! – фыркнул он сам себе, – Где уж тут незамедлительно-то! Это ж надо сперва, кареты дорожные на ход поставить…
Он выглянул в окно; там с утра нещадно валил мокрый снег. Поморщился и, придвинув ближе свечу, продолжил чтение:
– «Отныне повелеваю записывать всё, о чём говорят Анна с супругом и их дети, каждое слово! И в подробном отчёте присылать мне те записи каждые два дня!!» – прочёл он дальше и возмутился, – Вот не было печали-то! Теперь одних чернил с бумагой не напасёшься!
Уныло вздохнул, натянул сползающий с плеча кафтан и дочитал:
– «А так же повелеваю следить за караульными солдатами; не выказывает ли кто из них сочувствия арестантам? А тех, кто замечен будет во внимании или жалости к оным – немедля из крепости высылать в Петербург, в Тайную канцелярию!»
Последняя фраза окончательно расстроила его. Салтыков встал, вынул из буфета бутылку вина и приложился к ней прямо из горлышка. Вытер рукою губы и, глядя на своё отражение
