не закрывали… Да?! Потому что ты тоже здесь людей боишься!
– Просто Степан – олух! Его грех не бранить-то, и жена евойная – дура калмыцкая! – стала оправдываться Ефросинья.
Оля поспешила ее одернуть:
– Нет-нет! Слышать не хочу дурных слов! … Подай гребень… Ты, Фросенька, подумай. Они тебя к себе в цоколь не пустили, так ты теперь со мной за стенкой живешь. Разве плохо? Матрена тебя избегает, так ты на кухне, как королева ходишь. Скажешь, тоже плохо? Ммм? – Оля, удивляясь своей убедительности, ловко закрутила на затылке гордый улыбающийся бублик, и победоносно закончила, – просто надо во всем искать хорошее и полезное!
Удивленная смене настроения молодой хозяйки, Ефросинья согласилась во всеми доводами умненькой Оленьки. Лишь бы не как вчера:
– Да, правда твоя. Больно хорошо мне с тобой! А нет бы, так скисла б я за год, с ихними мальцами в цоколе сидемши… Но печичь ничего не буду, так и знай! Не хочу на кухне марь нюхать. Пусть Матрёна сама хлопочет.
Дальше Оля не ходила по квартире, а летала все утро.
Написав наскоро пригласительные карточки на вечер, Оленька решительно отослала их друзьям с первым посыльным.
Отцу на фабрику собрала вчерашние недочитанные газеты. Зная, что он не заходил утром в столовую, подложила ему в карман рабочего пальто яблоко.
Когда Степан поднялся забрать отца, Оля даже поулыбалась ему, хотя и недолюбливала шофёра.
Дала распоряжения Матрёне к обеду, почти, как взрослая. Та, спрятав ехидные глаза в складках полных век, великодушно решила не одергивать хозяйскую дочку.
Пробравшись тихонько к родителям в спальню, стараясь не будить спящую мать, Оленька прямо в одежде, как маленькая, забралась к ней под перину. С удовольствием уткнулась носом в подушки и заметила, что они пахнут сиреневым мылом.
«Все прекрасно! – подумала она, согревая озябшие даже в чулках ступни и разглядывая неокрашенный деревянный потолок, – Пусть за окном город грозит, пусть шумит и все крушит, нас это не касается! Наш дом – это там, где мы вместе. Мы будем хранить принятый уклад и покой! Спасибо тебе, Господи! Я все поняла! А если так будет в каждой семье, мы спасем Россию! Мы спасем мир!»
Ее захлестнула волна семейной любовной неги как в детстве. Когда, осознавая, что родители рядом и у них все, как обычно, ребенок успокаивается и становится абсолютно счастлив.
Это было последнее невинное счастье Оленьки. В эти дни для нее счастье навсегда изменилось.
Часом позже ее разбудила Софья Алексевна, склонив над ней широкоскулое лицо с паутинками морщинок вокруг улыбающихся глаз. По обыкновению, мать убрала свои волосы под темный платок, по-деревенски, и одела легкую телогрейку поверх домашнего платья, на ногах матери красовались туфельки, привезенные Олиным дядей Ивеном из Франции.
Этот контраст как-то остро воззвал к Олиному вкусу. Сама она очень быстро переняла городскую
