декоратора, поэтому были вынуждены украшать стены обычными картинами, и всякий раз при мысли об их доме Элизабет вспоминала живописные репродукции с деревенскими садами, идиллически пологими холмами и романтичными закатами. У них в прихожей стояла подставка для зонтов, хотя оба шутили по этому поводу, а мистер Эрроу со свойственным ему легким пренебрежением говорил, что лучше места для мокрых зонтов просто не найти. Элизабет аккуратно повесила пальто в шкаф, прошла в гостиную, села в большое кресло, скромно сложив руки на коленях, и почувствовала себя в безопасности. Тетя Морген развалилась в таком же кресле, а мистер и миссис Эрроу примостились вдвоем на диване.
В самой обстановке гостиной было что-то от холмов и закатов с картин: глубокое и мягкое кресло Элизабет, обитое рыжей тканью; ковер под ногами, на котором алый меандр перемежался с коричнево-зеленым цветочным орнаментом; обои, неизбежно привлекавшие внимание, красноречиво говорившие об исключительности комнаты, а заодно и ее обитателей, – сине-зеленая клетка с беспорядочными вкраплениями черного. Все здесь было негармонично, напыщенно, во всем ощущался компромисс, и тем не менее осознание того, что все это принадлежит и всегда будет принадлежать чете Эрроу, что со временем к этому даже можно привыкнуть и что во всем этом есть некая незыблемость, дарило удивительное чувство безопасности. Даже тетя Морген принимала гостиную Эрроу как данность, и, когда кто-нибудь встречал их на лекции, или по дороге в парк воскресным днем, или на ужине у каких-нибудь чудаков, которые всегда приглашали их в гости, мистера и миссис Эрроу сопровождал, распространяясь, как зараза, дух невыцветающих обоев и практичных ковров, непрошибаемой, невыносимой заурядности.
Сидя в кресле, Элизабет видела себя в полированной поверхности рояля, видела блики, скользившие по восковым фруктам в хрустальной вазе, когда в ней отражалось ее лицо, видела, как переливаются на свету, стоит ей пошевелить рукой, позолоченная рама зеркала над мраморным камином, стеклянные шарики на абажуре, запонки мистера Эрроу и расписная пиала, всегда наполненная засахаренным миндалем. Мистер Эрроу пошел за шерри, миссис Эрроу предложила им угоститься конфетами, мистер Эрроу порывался спеть, чтобы немного развеселить гостей, миссис Эрроу поинтересовалась, не сидит ли Элизабет на диете… Отсветы плясали по стеклу картины, на которой в деревенском саду пышно цвели розы и пионы. Элизабет вдруг почувствовала, что у нее опять начинает болеть голова. Она потерлась шеей о спинку кресла и беспокойно зашевелилась. Начав с затылка, боль, страшная, ползучая, спускалась ниже. Элизабет представляла, что боль – живое существо. Выскользнув из ее головы через шею, оно сковывало неподвижностью плечи и спину и в конце концов пробиралось в поясницу, откуда ни за что не желало уходить. Что ни делай – потягивайся, массируй больное место, катайся на спине – ничего не помогало. Потирая шею, Элизабет пыталась преградить боли путь – вдруг, если надавить посильнее, она отступит, повернет, останется в голове…
– …музее? – спросила у Элизабет
