похоти, слюнявый рот, прерывистое дыхание… Кричать и звать на помощь – безумно стыдно…
– Брезгуешь? Мною брезгуешь? Чего из себя корчишь-то? – Насильник рванул полы ее пальто… потом ворот платья… Пуговицы посыпались на мраморный пол… одна… другая… третья… – Думаешь, вы особенные? Кровь у вас другая? Щас-с проверим, – шершавая рука царапнула тело. – Во-о, сиськи на месте. И здесь… Все одно. Что барышня, что кухарка…
С неимоверным усилием Ирина смогла наконец высвободить правую руку и с силою, как учил Порфирий, ткнула мужчине пальцем в болевую точку на горле.
Косоглазый охнул, разжал руки и, хватая ртом воздух, осел на пол.
– Ну что? – Она с яростью пнула его ногой в пах так, что косоглазый скрючился и застонал. – У твоих кухарок тоже такое тело?! – выкрикнула с ненавистью удивившую ее саму фразу и снова пнула. Отошла на шаг, не спуская глаз с корчившегося от боли подонка, и присела на корточки, чтобы подобрать пуговицы. Подумала, что нельзя оставлять на полу подъезда перламутровые капли, пришитые еще маминой рукой. Поднялась на один лестничный пролет. Только теперь заметила, что оборванный ворот платья висит, обнажив часть груди, а на голубой ткани темнеют следы чужих рук. Запахнула пальто, поднялась на несколько ступенек второго пролета и посмотрела вниз. Косоглазый наконец, перестав хрипеть и глотать ртом воздух, поднялся на четвереньки и теперь мутными глазами смотрел снизу вверх:
– Слышь, ты, барынька, – сквозь зубы процедил он. – Знаешь, чего… Вправду-то страшно мне за тебя… Ведь до тела твоего я доберусь… Обещаю… Жди… – Он поднялся на ноги и, согнувшись, поковылял к выходу.
Ирина подошла к двери квартиры и ударила по ней кулаком. Еще. И еще. Услышала перезвон хрустальных подвесок на бронзовой люстре, дрогнувших от стука захлопнутой входной двери. Увидела растерянное лицо отца. Перепуганное – Василия. И собственное лицо в зеркальном овале – незнакомое и ожесточенное.
– Не пущу! Никуда более не пущу! – уж который раз повторял Сергей Ильич, бегая из угла в угол по спальне дочери, где та, закутавшись в одеяло, полулежала на кровати.
– Ну, рара, прошу тебя, успокойся, – снова и снова говорила Ирина, растроганная его волнением и долгожданной заботой. – Я сама виновата во всем произошедшем. Просто необдуманно повела себя с тем человеком.
– Ни-ку-да! Слышишь? Никуда больше! Никакого госпиталя! – все больше распалялся Сергей Ильич. – Я позвоню им, скажу, что ты… уезжаешь… за границу… В Африку! К черту на рога! – Он приостановился и встревоженно посмотрел на дочь, которая сильно изменилась за прошедшие сутки: лицо осунулось, под глазами легли темные полукружья.
«Может быть, все-таки стоило позвать врача? – подумал он. – Вдруг дочь ему не сказала всей правды?» – снова тревожно защемило сердце.
– Рара, милый, знаешь… – Ирина взяла с прикроватного столика конфету и развернула хрустящую обертку. Конфеты давеча принесла Леночка и сказала с беззаботной грустью в голосе, что надобно их есть именно сейчас, в молодости, пока еще позволительно.
