но не от зноя в воздухе и запаха расплавленного асфальта, а от осознания победы – такой сладостной она ей показалась на вкус, такой пьяной, такой острой. Ничего подобного ей не приходилось испытывать в жизни раньше! Свобода… Что она сделает с ней? Поедет с сыном в путешествие? Снимет квартиру? Найдет работу? Нет? Оставит все как есть, будет трястись за свою ремиссию и копить силы впрок? Ну уж нет. Точно нет.
Теперь-то она в коридорах стационара не пряталась за шляпой, надвинутой на лицо пониже, – летела с открытым забралом, наплевав на бахилы. Ей теперь было просто некогда! Ей нужно было успеть до четырнадцати за рецептом для отца, а всем известно, что медсестра норовила улизнуть домой пораньше, потом следовало сделать крюк до рынка, чтобы купить ему фруктов (и домой, сыну, тоже), не забыть позвонить мужу, проконтролировать мать, а потом… Потом дел тоже оказывалось невпроворот. До самой ночи.
Однако возвращалась она на Шестую Советскую с лицом по-прежнему непроницаемым, и мысль ее работала так же жестко и рассудочно, как в кабинете главного редактора. Комната отцовой мифической жены… Она так ни разу и не спросила о женщине, к которой ушел отец после развода, поэтому нет, не так: комната предположительно отцовой мифической жены – да и являлась ли та засаленная тетка, которую она видела пару раз мельком на кухне, той самой женой? Ее комната в летний период сдавалась посуточно, периодически там появлялись и исчезали гости Северной столицы, и Ира едва успевала вовремя вручить им ключи и свежевыглаженное белье. Третья комната принадлежала соседям, которые с мая по октябрь безвылазно находились на даче. И последняя, четвертая, была наглухо заперта. Ее даже не пытались ни продать, ни сдать.
И все равно Ира была кем-то другим, не Ирой Личак, не Ирочкой Пропастиной, когда однажды, после обеда, закрыв дверь за очередными гостями столицы и словно наблюдая за собой со стороны, вылила воду из чайника и кувшина, перекрыла на кухне кран, повредив ручку, и, прощаясь с отцом, «забыла» вытащить из сумочки купленное лекарство и положить его на подоконник (отец не вспомнил о нем; упаковка от предыдущего лежала на привычном месте; другие лекарства, которые не могли его заменить, но могли помочь пережить приступ, тоже подошли к концу – все совпало, совпало!), – она вышла из дома, думая о том, что стационарный телефон в этой квартире давно отобран за долги и наверняка продан какой-нибудь фирме за легкостью запоминания комбинации цифр и что завтра, стоит ей опоздать на «дежурство» и прийти в квартиру на два часа позднее… Да что там завтра! Уже сегодня к ночи отцу следовало сделать укол, чтобы у него было это завтра… В мобильный телефон отца она заглянула еще в полдень и за считанные минуты вывела все имевшиеся на счету средства. Кредит этому абоненту не предоставлялся.
Ей больше не придется ни в кого стрелять. В архив поступит другая папка с двумя датами, и ей самой умирать, благодаря этой папке, тоже будет чуточку менее страшно – когда-нибудь, когда закончится очередная ремиссия, когда она выдохнется и не сможет больше бороться. Когда отступится.
Почему,
