н, окутанный светом луны.
Я не смог одолеть расстоянья, всего несколько быстрых шагов…
И на миг позабыв про дыханье я не сбросил незримых оков.
Я влюбился, не смея коснуться, и, безмолвно себе запретив…
Я боялся лишь только проснуться, это счастье в окно упустив.
Конь фыркнул и потряс гривой, выражая своё впечатление по поводу новой песни.
– Альфред, тебе не угодишь, – сварливо хлопнула его ладонью по шее, на что он отозвался насмешливым ржанием, – тоже мне, ценитель. Хоть бы раз похвалил!
Животное покосилось хитрым карим глазом и, не предупредив, припустилось медленной тряской рысью, нетактично намекая, что ему надоело плестись шагом. Пришлось закинуть лютню на спину и брать в руки поводья, переводя коня с непонятного аллюра на более быстрый. Стоило поторопиться, поговаривают: в здешних лесах завелись разбойники, нужно добраться до замка баронессы де Борн к закату. Туда тоже не хочется, но я обещала.
– Альфред, как думаешь, она догадалась, что я – девушка? Или всё самое весёлое впереди? Баронесса производит впечатление властной и умной женщины. Это только тупых и грубых мужланов можно обвести вокруг пальца. Увы, поговаривают, что когда-то она сама переодевалась мужчиной.
Конь вновь покосился на меня, и, быстро подсчитав свои возможности, я была вынуждена признать, что провести баронессу будет делом не из лёгких.
«– Лоран, как долго ты здесь пробудешь? – её голос звучал твёрдо и решительно, несмотря на то приличное количество вина, которое эта женщина успела прикончить за ужином у виконта де Хрона.
– До завтрашнего вечера, миледи.
– Хорошо. Тогда приезжай потом в мой замок. Ты хороший музыкант, и у тебя прекрасный голос.
– Благодарю, миледи, – от её пронзительного взгляда мне стало не по себе, но разве может обычный менестрель отказать баронессе.
– Вот возьми этот крестик, он послужит твоим пропуском в мои владения. Ты будешь желанным гостем. Приезжай. А сейчас, спой для меня ещё раз «О девяти рыцарях в белых плащах».
– Ваше слово для меня закон, миледи…»
Я вздохнула и, вытащив из-под камзола золотой крестик, уныло на него посмотрела. Такому приглашению любой бы радовался, но что делать, если я – девушка. А если поднапрячься и припомнить, какому наказанию подвергают мошенниц, то перспектива складывается не самая безоблачная. Хай поднимется – в Палестине слышно будет: «Девушка переоделась парнем, стала менестрелем и дурачила всю страну в течение четырёх лет»! Впрочем, тут есть чем гордиться.
Альфред заржал и остановился, нервно перебирая копытами. Я знаю этого хитреца со времён его бытности жеребёнком, и такое поведение было чем-то новеньким. Удивлённо посмотрев, как он раздувает ноздрями, тоже принюхалась.
– А ты прав. Костерком пахнет, хотя до ближайшей деревни миль пять. И чем-то жареным. Охотники отдыхают? Давно не обед и далеко не ужин.
Я толкнула коня пятками, понукая его ехать дальше неторопливым размеренным шагом и ощущая, как запах гари усиливается до той степени, когда начинает резать глаза. Если это и костерок, то не маленький.
– О, Господи… лес!
Мне в тот день повезло, полыхала небольшая часть зарослей орешника в стороне от дороги. Ручей рядом, но огонь скоро мог перекинуться дальше, и, хотя сейчас осень, мог выгореть приличный кусок леса.
– Альфред, стой здесь, – строго приказала, спрыгивая на землю и набрасывая поводья на ближайшую ветку, – и не бойся, я не дам тебе поджариться. Думаю, ты невкусный.
Испуганное животное заржало, но с места не сдвинулось. А я, бросив лютню на седло, побежала к воде. Огонь конечно слабый, но проблем доставил, заставив вымазаться в золе с головы до пят. Прощай новенький камзол, теперь тебя придётся стирать. Да и плащ жалко, после того как он побывал в воде, а потом на углях, его только выбросить. И как в таком печальном виде можно явиться на глаза баронессе? Постойте…
Я закуталась в сырой плащ и бросилась в центр лесного пожара, с трудом удерживая взглядом замеченную человеческую фигуру, распростёртую на земле. Деревья и кусты тут прогорели, создавая почти идеальный круг,а дальше огонь прорывался лишь струйками, которые я затушила. Картина странная, но из-за жара и дыма, поднимающихся от головешек, удивляться времени не оставалось.
Кашляя и запинаясь, я добрела до лежащего человека, и с трудом приподняв его, поволокла прочь из душного ада. Был ли он жив, я ещё не знала, но жалость не давала уйти. И несмотря на сыплющиеся за воротник горячие искры, хрустящие под ногами головешки, палки, цепляющие штаны, слёзы, непроизвольно текущие из разъеденных дымом глаз, я продолжала пятиться прочь, выволакивая за собой, то ли инициатора,
