style="font-size:15px;"> Напевая вполголоса “Снился мне сад”, Платон Ильич шёл по коридору к лестнице, ведущей на второй этаж. Выйдя к главному вестибюлю с пальмами, аквариумом и бесшумно курсирующим роботом-охранником Фёдором, Гарин увидел невысокого человека в плаще, с рюкзаком и таксой. Он направлялся к выходу. Заметив главврача, человек остановился и приподнял шляпу, обнажая лысую голову.
– А, люди, птицы, львы и мокрицы! – вспомнил Гарин. – Каковы успехи?
– Двести шестьдесят три мокрицы найдены и уничтожены мною на кухне, в кладовой и в душевых помещениях, – доложил Кузьма Иванович Кузьмичёв. – Тараканов не обнаружено.
– Поздравляю! Вам заплатили?
– Да, весьма благодарен, – довольно закивал тот. – Вы позволите наведаться в ваше учреждение через месяц?
– Наведывайтесь.
– Благодарю вас!
Гарин поднялся по лестнице, вошёл в свой номер, разделся догола, принял быстрый душ, облачился в розовый махровый халат, взял из вазы яблоко, сразу мощно выкусил половину, зажевал и лёг в постель со смартиком. Открыл текст романа Воскова:
Тёмно-синие глаза Джонни остановились. Он оцепенел, оцепенел. И словно увидел Лялю впервые, как будто это вовсе и не девушка, а странный в своей невоплощённой загадочности обитатель иных миров, о которых он раньше ничего, ничего не знал, а лишь смутно и беспокойно догадывался.
– Так. Надо, – произнесла она словно первые в своей жизни слова.
И поцеловала его в оторопело открытые, влажные и нагло-безвольные губы.
– Ты… – горячо и глубоко произнесли эти губы в её рот. Он обнял, обнял её запоздало. Но она уже брала всё в свои красивые и сильные руки: несколько сильно-нежных движений тонких пальцев, и вот уже Джонни без своей белой, влажной, пропахшей табаком рубашки. Её ладони легли на его плечи, словно листья редкого, редкого, прячущегося от человеческого глаза тропического растения. Отстранившись, отстранившись от раскрытых губ Джонни, она припала своими губами к его шее, такой горячей и сильной в своей грубой мужской незащищённости. Он сжал её, словно хрусткую фарфоровую куклу приюта.
– Я знала… – шепнула она в его шею и рассмеялась, совсем как девочка, зарывшая в садовую землю свой секретик с жуком, фольгой, бусинкой, стёклышком, ложкой и записочкой.
Он впился, впился губами в её голое плечо в прорехе.
– Грезила тебя… думала тебя… мечтала тебя… – шептали её губы в его влажные и огненные в своей заворожённости волосы.
Его пальцы рвали пуговицы блузки, и те сыпались, сыпались вниз, словно опустошённый жемчуг странствий. Рваная блузка удивительно упала на рваную юбку. Его губы стали кромсать, кромсать её шею, которая гнулась и качалась, словно грустный стебель неповторимой в своей единственности речной лилии.
Он беспощадно разорвал, разорвал её чёрный лифчик. И выплеснул на волю груди, прелестные в своём беспомощном сиротстве. Его лицо горячо и обречённо прижалось
