рядом звучало слово «Конституция». В эти моменты Грешняков вытягивался в струнку и впадал в забытье. Ему казалось, что он дает признательные показания в некоем мрачном подземелье, и в протокол вносится самая жгучая тайна – о том, как он скормил лошади Конституцию. На самом деле, впав в забытье, Грешняков, отстраненно глядя в пространство, металлическим голосом произносил всякий раз одно и то же:
– Основной закон, товарищи, дан нам не для того, чтобы бесконечно пережевывать его на всех углах. Мы не лошади, а Конституция – не сено. Прошу иметь в виду: я этого не потерплю. О ваших антигосударственных выходках будет доложено куда следует.
Придя в себя, Грешняков мучительно пытался выяснить, выдал ли он тайну. Но после нескольких таких монологов вокруг Александра Семеновича образовалась настоящая полоса отчуждения. Коллеги его сторонились. Грешняков понимал это по-своему. Он был убежден, что юристы брезгуют подавать руку человеку, который отравил Конституцией неповинную животину.
Свой тяжкий крест Грешняков протащил по многим ступеням служебной лестницы. Эпоху демократизации он встретил членом коллегии Верховного суда. Тогда-то его и вызвал к себе президент страны.
– Есть такое мнение, – сказал президент Грешнякову, не знавшему, куда девать потные ладони, – шта-а нашей стране нужен специальный судебный орган – Конституционный суд. И есть предложение поставить вас во главе. Как вы на это смотрите, уважаемый Александр Семеныч?
Грешняков неожиданно вскочил, опрокинув стул, и вперившись в президента водянистыми голубыми глазками, отчеканил уже известный нам монолог о сене, лошадях и Конституции. Пригрозив президенту доложить куда следует, Александр Семеныч всхрапнул, и его вздыбившиеся рыжие волосики улеглись на место. Трясущимися руками подняв стул, Грешняков пролепетал:
– Мы все, как один – за главенство законов… И за верховенство… И даже за диктатуру… А что касается лошадей – это случайность. Это нечаянно…
Александр Семеныч был уверен, что потерпел крах. Но жизнь непостижимым образом продолжалась. И вскоре президент назначил Грешнякова председателем Центризбиркома.
Александр Семеныч потел, трясся и всхрапывал в прежнем ударном режиме. В хроническом испуге он получал в администрации президента руководящие указания и воплощал их в жизнь, мотаясь по регионам. Выборы должны были заканчиваться так, как хотел всесильный Андрей Вольфрамыч, человек с полированной лысиной. И Грешняков отчаянно бросался в самую стремнину бесчисленных предвыборных конфликтов и интриг, чтобы привести их к нужному знаменателю. Душа Александра Семеныча прочно обосновалась в пятках и редко напоминала о себе.
Председатель Центризбиркома всегда был готов к худшему. Оно неминуемо случилось бы, если б Андрей Вольфрамыч хоть раз произнес слово «Конституция». Но человек с полированной лысиной
